Состояние и долгосрочные военно-политические перспективы развития России в ХXI веке

Наши американские военные коллеги после того, как они определили «общую стратегическую концепцию» и просчитали все наличные ресурсы, всегда переходят к следующему этапу — поискам средств ее реализации. В этом вопросе также имеется общепринятое согласие.

Речь У. Черчилля в Фултоне, март 1946 г.

Перед Россией в 2018 году стоит вполне традиционная задача, которая всегда стоит перед правящими элитами стран, реально управляющими политикой своих государств, — формулирование и реализация наиболее эффективной стратегии безопасности и развития. Другое дело, что российская правящая элита часто не способна, а иногда и не хочет заниматься стратегическим планированием, по привычке 1990-х годов полагаясь на «мудрость рынка» или кого-то ещё. Очередные гайдаровские чтения, прошедшие в январе 2018 года, вновь показали, что даже толпа чиновников и экспертов, не озабоченная решением принципиальных вопросов, не способна ни к чему, кроме проведению очередной бессодержательной тусовки. Грустно, когда в таком состоянии находится общество даже в период самой главной в стране избирательной кампании, предполагающей закладывание фундамента под развитие нации и страны на следующие 6 лет.

Эту задачу развития, однако, всё-таки предстоит решать, причем в исключительно неблагоприятных внешних условиях и в процессе неизбежного завершения радикальных изменений в стране, начатых в конце 80-х годов прошлого века, но так и не законченных через 30 лет бесконечных реформ. Усложняющаяся международная и военно-политическая обстановка (МО и ВПО[1]) по времени совпадает с процессом медленного выздоровления после катастрофы последних десятилетий: в 2018 году мы оказались с экономической точки зрения на уровне РСФСР (но не СССР) 1990 года, а геополитически и по остальным параметрам, — на уровне СССР после гражданской войны.

Ситуация еще больше осложняется отсутствием в России сколько-нибудь общепринятой «общей стратегической концепции», о которой еще в 1946 году говорил У. Черчилль. Это отсутствие формально заменено существованием множества нормативных документов, не имеющих политической, правовой и экономической силы и механизмов для реализации. Страна держится волей и «ручным управлением» одного человека, от которого зависит её будущее до 2024 года, а также от поддержки части правящей элиты, на которую пытается оказать силовое давление Запад. Другими словами, в условиях, когда в Конгрессе США открыто предлагается план по «организации международного суда» над правящей элитой России устами бывшего советника российского президента А. Илларионова[2].

Предлагаемый анализ и долгосрочный прогноз основных тенденций в развитии международной и военно-политической обстановки (МО и ВПО) в мире и военно-политических тенденций[3] в развитии политики России направлен на поиск наиболее эффективных решений обеспечения национальной безопасности нашей страны, т.е. имеет не столько теоретическое, сколько конкретно-прикладное политическое значение. Этим объясняется характер предлагаемой работы, в которой рассматриваются наиболее сложные, военно-политические, отношения между различными субъектами и объектами, формирующими современную и будущую международную обстановку (МО), что и составляет суть современной мировой политики. Естественно, что прежде всего речь идет о самом важном для нас субъекте МО и ВПО — России, состоянию и долгосрочным перспективам её развития.

Логика и структура всей работы сформировались в процессе исследований, проведенных в Центре Военно-политических исследований МГИМО–Университет — Концерна ВКО «Алмаз-Антей» в 2013– 2017 годы[4], хотя моя личная история работы по этой проблематике может быть вполне обоснованно отнесена ещё к концу 70-х годов, когда впервые обратился к этой теме в своей курсовой работе о военной стандартизации и кооперации Великобритании и НАТО. Несколько позже были написаны кандидатская диссертация, посвященная критике «буржуазных концепций гонки вооружений в военно-политической стратегии США», а еще позже — докторская диссертация о значении систем боевого управления, связи и разведки в военной доктрине США[5].

По сути, работа не прекращалась с конца 1970-х годов, прерываясь иногда на короткие отрезки по времени, когда приходилось заниматься общественной, политической или административной деятельностью в администрации, аппарате правительства, Государственной Думе и Совете Федерации, а также в Счетной палате и других органах и организациях, работа в которых дала мне свой собственный опыт в военно-политической области[6].

В 1980-е годы я много публиковался, но работы не находились «в тренде». В те годы мне казалось, что политика «разрядки» Горбачева и его бесконечные и неоправданные компромиссы имеет очень мало общего с военной политикой Рейгана по уничтожению СССР и ОВД.

Но такая позиция, повторю, была «не в тренде» политических и научных работ того времени, которые были направлены на пропаганду некого «нового политического мышления» (о котором до сих пор ничего не известно)[7]. Кстати, многие из пропагандистов горбачевской политики стали позже успешными пропагандистами ельцинской политики, а позже и путинской, что наводит меня на мысль о том, что они и дальше смогут быть успешными политиками и «экспертами» для тех, кто может появиться «после» или «вместо» Путина. Сегодня они мелькают по-прежнему на ТВ, ведут передачи и комментируют, сменив уже по три-четыре раза свою позицию. К сожалению, я наверняка окажусь прав, что в итоге вновь скажется в очередной раз плохо для стратегии развития России.

Все эти работы носили вполне идеологический и скорее ученический характер, хотя многие разделы из них были опубликованы в самых на то время авторитетных политических и идеологических изданиях партийной, советской и научной печати — журналах «Коммунист», «Военная мысль», «Коммунист вооруженных сил», а также нескольких книгах в крупных издательствах («Политиздат», «Воениздат», «Наука», «Международные отношения» и т.д.). Это и понятно, ведь в то время существовала огромная дистанция, отчасти сохраняющаяся и до сего дня, между «благородными» исследованиями международных отношений (по словам очень известного в то время исследователя из ИМЭМО АН СССР профессора Гантмана) и прикладными работами советских военачальников, которым иногда разрешалось приближаться к политике.

Самые первые работы по военно-политической проблематике тех лет были по своей сути пионерскими. Они находились «на стыке» международных отношений, военной науки, методологии политических исследований и целого ряда других наук и их отраслей.

Сразу же оговорюсь, что я не открещиваюсь от тех своих работ, написанных искренне и вполне соответствовавших в то время общему уровню знаний. Более того, многие позиция и основные идеи, даже концепции, сохранили свою актуальность и сегодня. В особенности те, которые были связаны с представлениями о роли и значении военной силы в международных отношениях, прежде всего, в политике США.

И в целом, надо признать, я сохранил на протяжении пяти десятилетий, если можно так выразиться, «общий вектор» представлений о мире и стране, не поддавшись искушению «развернуться на 180° в угоду конъюнктуре», хотя очень многие из моих коллег по экспертному сообществу за эти годы умудрились сделать это по несколько раз, превратившись из экспертов в штатных пропагандистов действующей власти (каждый раз «принципиально» по-новому относясь к одним и тем же явлениям)[8]. Причем той власти, которая сама радикально регулярно пересматривала основы предыдущей политики, что, например, для Запада, не говоря уже о Востоке, является исключительно редким явлением, потому, что там хорошо понимают, что преемственность культуры и политики лежит в основе стабильного развития любого общества.

Это я говорю для того, чтобы дать определенно понять читателю, что моё субъективное экспертное восприятие и анализ международной и военно-политической обстановки (МО и ВПО), — которое в принципе играет в общественных науках исключительно важное значение, — формировалось достаточно долго, во-первых, и очень последовательно, во-вторых. Даже может быть слишком долго и слишком последовательно. На него, естественно, накладывался опыт и происходящие революционные события последних 50 лет в СССР — России и в мире, те знания, корпоративные отношения в организациях, где мне приходилось в разное время работать, и те многочисленные встречи и общение с тысячами людей в России и за рубежом за это время. Но даже эти колоссальные перемены не повлияли радикально на мое мировоззрение и восприятие международных реалий. Оно, как и в советские времена, когда мы впервые инициировали празднование юбилея Куликовской битвы в 1980 году, осталось патриотическим, вполне «империалистическим» и социально-ориентированным, даже социалистическим.

Во втором десятилетии нового века военно-политическая проблематика получила новую актуальность, не существовавшей с конца 80-х годов в общественно-политическом сознании России, где вопросы национальной безопасности были вытеснены на периферию бесконечными и крайне неудачными социально-экономическими реформами.

Появился вновь социальный запрос на анализ военно-политической проблематики экспертами, численность и качество которых за предыдущие годы сократилась почти до абсолютного нуля. Фактически всё надо было начинать с самого начала.

Первые попытки коллективного осмысления ответов на эти вопросы были сделаны мною и коллегами из созданного по инициативе МГИМО и Концерна ВКО «Алмаз-Антей» Центра ВПИ в 2013–2017 годах[9]. Настоящая работа является, таким образом, во-первых, естественным логическим продолжением большой серии исследований, сделанных в Центре в эти годы, а, во-вторых, ее основной акцент заключается в поиске ответа на выбор наиболее эффективной стратегии России в мире до 2025 года и более долгосрочный период — до 2040 года и далее[10].

Следует отметить, что подобные попытки многократно делались с начала XXI века как за рубежом, так и иногда (достаточно неудачно) в России. И они совершенно по-разному описывали возможные и вероятные сценарии развития отдельных стран, групп стран и цивилизаций, а также МО и ВПО[11], что вполне естественно, потому, что именно в последние два десятилетия мир вступил в радикально-динамично меняющийся период смены основных парадигм развития.

Во втором десятилетии XXI века, кроме того, произошло достаточно резкое изменение в негативную сторону внешних условий для развития и обеспечения собственно безопасности России, которые неизбежно потребуют не менее радикальных изменений в ее стратегии развития и укрепления национальной безопасности. Совокупность этих проблем должна быть осмыслена и представлена в своей взаимосвязи и некой концепции (опять возвращаюсь к идее У. Черчилля), которая могла бы дать нам внятное представление о состоянии и перспективах развития ВПО в мире. Неоднократно такую попытку мы пытались предпринять в Центре, в частности, в одной из последних работ, посвященных прогнозированию МО[12].

И не только в политическом, военном, но и в экономическом, и в социальном измерении, т.е. в областях, которые стали пограничными и даже интегрированными с военными областями в новом веке. Требуется рассматривать военную политику системно, а не только как часть силовой политики. Прежде всего, с точки зрения приоритетов политики «силового принуждения» («the power to coerce») и всей политики «новой публичной дипломатии» Запада в отношении России, предусматривавшие, на мой взгляд, радикальные изменения в важнейших областях — от целеполагания до средств и способов применения силы в отношении других субъектов МО. Эти изменения в приоритетах можно проиллюстрировать на известной абстрактно-логической модели формирования современного политического процесса России, которая была еще в 70-е годы предложена М. Хрусталевым в МГИМО и часто используется мною во всей работе, следующим образом:

Рис. 1. Основные направления политики «новой публичной дипломатии Запада»

Как видно на рисунке, приоритетные направления политики «силового принуждения (выделены жирными стрелками) направлены, прежде всего, против правящей элиты России, а также системы ценностей и политических целей, отражающих национальные интересы и ценности России. Принятие в августе 2017 года в США закона 3264 означало принятие радикального, но последовательного и логического решения в длинной цепи других решений, принимавшихся правящей элитой США с 2008 года, и продолжающихся приниматься буквально ежедневно в самых разных областях, — в целях создания законодательной долгосрочной политико-правовой основы для силового (в том числе военного) давления на российскую правящую элиту и общество.

Естественно, что каждый из «блоков», формирующих эту модель политического процесса, требует очень подробного и конкретного анализа, а прогноз — дополнительных исследований, причем поэтапных и соответствующих своим сценариям и вариантам развития. К сожалению, в работе не удается уделить этому достаточно внимания. Так, например, блок «национальные интересы» необходимо разделить, как минимум, на более частные интересы, которые необходимо рассмотреть всесторонне, на:

— глобальные;

— региональные;

— национальные;

— государственные;

— социально-классовые;

— групповые;

— корпоративные;

В работе очень коротко и вне российской конкретики делается попытка такой систематизации. Из неё, например, ясно, что самые разные интересы могут (и будут) не совпадать. Так, личные интересы могут не совпадать с национальными, например, с точки зрения вывода капиталов за рубеж, уплаты таможенных пошлин и налогов, но и в более широкой области — они могут не совпадать по координатам систем ценностей[13].

Что становится особенно опасным когда внешние силы делают ставку на усиление противоречий между частными и национальными интересами правящей российской элиты. Там, где такое несовпадение особенно сильно, неизбежно возникает конфликт и, в конечном счете, доминирование одного интереса над другим. Яркий пример — политика приватизации, которую А. Чубайс в свое время назвал не экономической, а идеологической мерой, когда идеологические интересы либералов доминировали над экономическими интересами общества.

По областям применения эти интересы (от глобальных до личных), в свою очередь, делятся на:

— политические;

— экономические;

— финансовые;

— социальные;

— экологические и пр.

По времени эти интересы могут быть:

— краткосрочные;

— среднесрочные;

— долгосрочные;

— стратегические и др.

Таким образом, даже простое механическое перемножение влияния одних интересов над другими (или их взаимное усиление) предполагает выделение сотен «частных» последствий и интересов, которые могут усиливать или противоречить другим интересам, что также дает свой эффект на политику того или иного субъекта или актора МО. Так, усиление во втором десятилетии нашего века такой категории в России, как «национальный интерес» очень по-разному отражается на социальных, групповых и личных интересах правящей элиты, которые могут не совпадать с национальными интересами, более того, прямо им противоречить. Яркий пример такого конфликта национальных и государственных интересов, с одной стороны, и частных, личных, групповых, с другой, — коррупция, ставшая не просто рядовым преступлением в России, а способом жизни и управления.

По аналогии с трудностями конкретного анализа интересов, примерно то же самое можно сказать и о других «блоках» предлагаемой модели, например, ресурсах, которые в интересах анализа можно и нужно разделить на десятки разновидностей — от морально-психологических до энергетических ресурсов, которые могут быть глобальными, национальными или локальными. Так, например, такой важный в нашем веке ресурс, как пресная вода, нехватку которого уже ощущает более 1 млрд человек, в России имеет глобальное значение.

В том числе и для её отношений с КНР и странами Средней Азии и Ближнего Востока.

Радикально важное значение в ХХI веке приобретает такой ресурс как человеческий капитал и его институты, который превратился в решающий ресурс развития и политического влияния государств в мире. Именно от него, в конечном счете, и прежде всего, зависит соотношение сил в мире, эффективность политики отдельных государств и их коалиций[14].

Наконец, самое трудное, как всегда, это попытаться проанализировать политику и когнитивные способности собственно правящей элиты («блок Д»), лежащие в основе принятия субъективных политических решений мотивы, в особенности те, которые не всегда и не полностью отражают те или иные реальные интересы (потребности). Эта проблема еще требует своего решения, однако я полагаю и пытаюсь обосновать эту мысль, что даже творческие субъективные способности отдельных личностей могут в определенной степени учитываться при анализе и даже долгосрочном прогнозе[15].

Структура предлагаемой работы (всех четырех книг) отражает в целом логику исследования развития основных групп факторов, тенденций и их взаимосвязей, формирующих как собственно политику государства, так и военно-политическую обстановку в мире в целом, и может быть изображена следующим образом (рис. 2), учитывая, что эта логика иллюстрируется только одним из возможных вероятных сценариев (или вариантов) развития МО–ВПО–СО:

Рис. 2. Структура и основные факторы и тенденции развития военно-политической обстановки в мире (на примере одного из вероятных сценариев развития ВПО)

Как видно из рисунка, один из возможных сценариев развития ВПО в мире в 2025 году является в решающей степени:

— логическим следствием и результатом развития более общего сценария МО, например, в 2025 году;

— не только влияет, но и сама находится под влиянием конкретной СО, войн и конфликтов именно в 2025 году.

При этом наиболее важное значение имеет анализ и прогноз развития МО, которая сама образуется под влиянием и взаимодействием четырех наиболее важных групп факторов, среди которых самыми важными, на мой взгляд, являются следующие:

1-я группа факторов: субъекты МО — государства, ЛЧЦ, коалиции и другие межгосударственные союзы и образования. При анализе состояния и будущего МО прежде, вплоть до недавнего времени, исходили из возможности анализа и прогноза только ведущих (как правило, «великих») государств, входивших чаще всего в союзы, блоки и коалиции (как правило, 7–9 и их возможных коалиций).

В настоящее время ситуация несколько изменилась и для полноты картины необходимо исследовать не только основные государства — участники МО, но и другие государства-члены ООН и их международные коалиции, организации и пр. Прежде всего, речь идет о западной коалиции, насчитывающей более 60 государств (участвующих, например, в войне США в Ираке и Афганистане), а также о формирующихся коалициях на базе отдельных локальных человеческих цивилизаций (ЛЧЦ), например, исламской или российской[16].

2-я группа факторов: негосударственные акторы, чья роль резко возросла в XXI веке. Это международные и национальные НПО, партии, религиозные организации, движения и пр.; Их возможности и активность в последние десятилетия резко возросли, что наглядно характеризуется, например, войнами в Сирии, Ливии, Йемене и других странах.

3-я группа факторов: глобальные тенденции развития мира, прежде всего, в области экономики, жизни человечества, науки, техники, образования и технологий. Эти тренды во многом предопределяют не только экономические и технологические, но и социальные условия существования и развития современных государств и непосредственно сказываются на их силовых возможностях влияния.

4-я группа факторов: развитие человеческого капитала и его институтов, когнитивных способностей и возможностей человека и правящей элиты. Эта группа наименее изученных факторов политического влияния становится, между тем, не менее решающей, чем другие. Особенно, когда речь идет о политико-психологическом и информационно-когнитивном противоборстве и даже войнах.

Как видно из этого короткого примера, модель современной ВПО является производной от модели МО, которая, в свою очередь формируется под влиянием четырех групп факторов. Отдельные аспекты влияния этих групп факторов непосредственно формируют ВПО. Так, экономические факторы — военную экономику, технологические — военные НИОКР и военные технологии, демографические — мобилизационные возможности и т.д. Соответственно, субъективные, прежде всего когнитивные факторы и решения, непосредственно отражаются на всех областях военного искусства и военной политики. Исходя из этой посылки, я в работе старался придерживаться следующего подхода и самого общего понимания:

Первое. Современная военно-политическая обстановка является производной от развития международной обстановки, с одной стороны, и находится под влиянием развития стратегической обстановки в мире и конкретных регионах, с другой. Поэтому для её анализа и прогноза принципиальное значение имеет максимально точная характеристика состояния МО и перспектив её развития.

В свою очередь международная обстановка, на мой взгляд, формируется под влиянием 4 основных групп факторов, среди которых только одна группа — отношения между субъектами МО, к которым я отношу, прежде всего, локальные человеческие цивилизации (ЛЧЦ) и ведущие государства, образуют центры силы и военно-политические коалиции.

Естественно, что рассмотреть все основные тенденции и факторы, формирующие современную МО, — с помощью традиционных сил и средств невозможно. С учетом переменных величин их могут быть сотни тысяч. Это однако означает, что в принципе такая задача может быть решена с использованием современных информационных средств силами большого коллектива. Более того, думается, что такая задача должна быть решена, ибо от неё зависит решение принципиальных задач безопасности России.

Однако в рамках одного, даже большого, исследования, существует необходимость ограничиться несколькими, наиболее важными, факторами. На мой взгляд, такими являются основные субъекты МО и закономерности сценариев и вариантов развития МО и ВПО, полностью разделить которые невозможно. Такими ведущими государствами и ЛЧЦ в нашем веке остаются США и их союзники, Россия и ряд других ЛЧЦ, которым посвящается соответственно первая, вторая и третья части настоящей работы.

Второе. Военно-политическая обстановка (ВПО) рассматривается в качестве значительной, даже основной, но только производной части МО. Поэтому другие аспекты МО — экономические, финансовые, социальные и др. — рассматриваются в минимальной степени. В небольшой степени рассматриваются эти факторы и при анализе и прогнозе развития собственно основных субъектов МО — России, США, наиболее крупным странам, — чему посвящены первые три книги всей работы.

Наконец, попытка анализа и прогноза влияние сценариев развития МО на сценарии и их варианты развития ВПО — самое решающее и определяющее. Этому посвящена последняя, четвертая, часть работы, претендующая на итоговый результат.

В свою очередь, необходимо помнить, что существует и обратное, своего рода «реверсное» влияние развитие сценариев и даже их вариантов ВПО на развитие МО. Иногда оно очень значительно и может носить даже решающий характер. Именно такой период наступил с первого десятилетия нового века, когда ВПО в отдельных регионах — от Европы до северо-восточной Азии, северной Африки и даже Арктики, а тем более в мире, — решительно сказывается на формировании МО и всей системы международных отношений. Здесь ограничиться констатацией «появления новых центров силы» уже мало. Необходимо попытаться оценить это влияние, ярким примером которого стало влияние в 2014 году развития ВПО и даже стратегической обстановки на всю ситуацию на Украине, более того, на ситуацию и МО во всем мире: разгром украинских вооруженных сил в «котлах» летом 2014 года до сих пор не оценен с точки зрения изменения развития МО, в частности, прекращения открытой военно-силовой экспансии Запада в направлении России[17].

Третье. На формирование и развитие ВПО в мире и в регионах оказывает влияние «сверху» не только соответствующая МО, — в мире и в регионах, — но и «снизу»: та или иная конкретная стратегическая обстановка (СО), войны и военные конфликты, которые учитываются при анализе основных тенденций в развитии субъектов и акторов ВПО во всех четырех частях предлагаемой работы.

Эта особенность тех периодов времени, когда военные действия приобретают особенно активный характер, а ВПО начинает меняться под влиянием конкретных результатов ведения войны. Так, вступление в конфликт в 2015 году российских ВКС в достаточно короткие сроки изменило СО от ситуации «поражения» к ситуации «победы», превратив ВПО в Сирии к концу 2016 года в благоприятную для Х. Асада, а к концу 2017 года — в фактическую победу. Изменение ВПО, в свою очередь, ведет к изменению МО вокруг Сирии и в мире.

Похожая ситуация сложилась в 2014 году на Украине, когда в результате серии побед ополченцев сложилась угрожающая ВПО для правящих кругов Украины, которые пошли на подписание Минских соглашений и переговоры, а те, в свою очередь, зафиксировали на 2015– 2017 годы соответствующую МО в регионе.

Четвертое. Развитие МО, ВПО и конкретных субъектов МО — США, России, а также КНР, Индии и их ЛЧЦ коротко рассматривается в соответствии со определенными сценариями, которые логически делятся в работе на:

— возможные (многочисленные, в конечном счете, бесконечные) и наиболее вероятные сценарии (несколько таких сценариев, которых может быть два–три, даже один), исходя из того, что, в конечном счете, реализован будет какой-то один, наиболее вероятный, сценарий;

— сценарии развития МО, ВПО, отдельных субъектов МО, в свою очередь, делятся на их конкретные варианты, обладающие определенными особенностями, но, одновременно, всеми характерными признаками одного и того же сценария.

Эта логика очень важна потому, что, в конечном счете, реализовывается один, очень конкретный, вариант наиболее вероятного сценария, а не множество возможных сценариев и их вариантов. Задача заключается в том, чтобы посредством анализа и использования самых различных методик и приемов выделить последовательно наиболее вероятный сценарий, определив конкретные варианты его реализации и их возможные временные сроки.

Пятое. В работе специально не рассматривались теоретические и методологические вопросы, которые в той или иной степени изучались в Центре в 2013–2017 годы и опубликованы в своем большинстве на сайте центра. За эти годы к ним обратились сотни тысяч, даже миллиона человек, если судить по счетчику обращений.

Вместе с тем игнорировать некоторые аспекты теории и методологии анализа и стратегического прогноза в работе было невозможно, хотя я и стремился ограничить сознательно такие отступления, нередко отсылая читателя к предыдущим работам. В работе используется одна из форм лонгитюдно-сценарного метода конкретного исследования в качестве концептуального и логического подхода к анализу и прогнозу развития ВПО на различных этапах[18], когда делается акцент на прикладном политическом значении, а не на его теоретическом обосновании.

Важнейшей особенностью анализа и стратегического прогноза современной ВПО является то, что конкретная ситуация стремительно меняется, а её осмысление, анализ и тем более изложение даже в электронном виде отстают от изменения реалий. Поэтому исключительно важное значение приобретают субъективные, прежде всего когнитивные, факторы при анализе и стратегическом прогнозе, которые я пытался совместить с научным обоснованием в интересах стратегического планирования[19].

Стратегическое планирование, как известно, состоит из стратегического прогнозирования, целеполагания и разработки конкретных мер по достижению этих целей, максимально учитывая внешнеполитические и внутриполитические реалии, которые способны повлиять на этот процесс. Все эти процессы, так или иначе, достаточно субъективны.

Иногда слишком субъективны, но иногда и исключительно субъективны, что показало, например, руководство политикой США Д. Трампом.

Поэтому требования к тем, кто принимает те или иные решения, а также тем, кто их готовит, очень высокие, а, в условиях современной России, часто и не выполнимые: качество правящей политической элиты страны постоянно снижается, а степень сложности проблем нарастает.

Это связано с многими причинами и не в последнюю очередь с отсутствием полноценной стратегии развития страны, в которой важнейшую роль играет система национальных приоритетов и ценностей, т.е. политико-идеологическая система, предполагающая ясное целеполагание и механизмы её реализации. Роль В. В. Путина, как единоличного «организатора» всех возможных побед, не означает отказ от принципиального положения о том, что лидер должен, прежде всего, показать ясную политико-идеологическую цель, а затем — стратегию её достижения. Пока что ни первого, ни второго нет. Идут хаотичные попытки, вызванные объективной потребностью, но не подкрепленные политической волей.

Россия последние 30 лет постоянно находится в состоянии кризиса и политического цейтнота, когда мы действуем рефлекторно и еще только учимся стратегическому планированию. Как показала практика после принятия ФЗ № 172 «О стратегическом планировании в РФ», а также принятия последующих стратегий, доктрин и концепций на самых разных уровнях, процесс сознательного и эффективного управления системой институтов нации и государства пока еще не наступил.

Более того, самих таких институтов и механизмов, как представляется, просто нет. Это был вынужден в ноябре 2017 года признать даже либерал А. Кудрин, оценивая реализацию принятых стратегий. Мы находимся в апогее политики «ручного управления», когда даже самые мелкие вопросы не решаются без вмешательства президента. Или вообще не решаются.

В условиях постоянного кризиса, в котором находится Россия с 80-х годов ХХ века, политический цейтнот соседствует с кадровым, кризисом идеологии и более общими объективными процессами, происходящими в мире, которые связаны с переходом человечества на новую стадию развития. Это совпадение кризисных процессов значительно усложняет обстановку для разработки стратегии развития страны, но отнюдь не отменяет их актуальность.

Более того, именно в условиях кризиса и цейтнота времени, недостатка ресурсов и крайне неблагоприятной внешней ситуации требуется самая строгая и последовательная стратегия, сочетающая необходимость опережающего национального социально-экономического развития и обеспечения безопасности, т.е. крайне точного баланса между политическими целями и ресурсами для их достижения. Такой баланс невозможно обеспечить без точного процесса стратегического планирования, сочетающего, как уже говорилось, объективную оценку действительности, стратегический прогноз, точное целеполагание и максимально эффективные средства и способы достижения целей.

Наконец, шестое. России угрожает возвращение к власти той части правящей элиты страны, которая была в основном и с большим трудом дистанцирована от процесса управления в некоторых областях с приходом к власти В. Путина. Эта либерально-западническая часть правящей элиты отчетливо ассоциирует свою систему ценностей и интересов с системами западной ЛЧЦ, а поэтому заранее готова на окончательный отказ от суверенитета, национальных ценностей и интересов. По этим же причинам она не заинтересована в национальной стратегии опережающего развития.

Запад, особенно США, не скрывает намерений по отстранению части правящей российской элиты и возвращению к управлению страной западников-либералов, которые смогут вполне легально и быстро совместить свои интересы с интересами западной ЛЧЦ. Надо только отчетливо понимать, что в случае её возвращения будет реализован окончательно сценарий уничтожения российской нации и государства, который фактически был завершен к началу нового века, но остановлен с приходом к власти В. Путина.

Автор: А.И. Подберёзкин

>>Полностью ознакомиться с монографией  "Состояние и долгосрочные военно-политические перспективы развития России в ХXI веке"<<


[1] Военно-политическая обстановка — зд. основная часть международной обстановки, которая характеризует состояние мировой военно-политической системы в определенный период времени (как правило, не очень продолжительный — от нескольких месяцев до нескольких лет) и определяется составом субъектов военной политики, их состоянием и особенностями военно-политических отношений между ними, а также конкретным характером и динамикой развития стратегической обстановки, войн и военных конфликтов.

[2] Выступление 14 ноября 2017 года Илларионова в Конгрессе США / Эл. ресурс: «Эхо Москвы» /www.echo.msk.ru.25.11.2017

[3] Военно-политические тенденции — зд. относительно устойчивые возможности, закономерности, векторы развития внешней и внутренней политики государств, характеризующие состояние и перспективы их безопасности.

[4] В определенной степени промежуточным итогом стала работа «Современная военная политика России» (В 2-х томах), опубликованная в сентябре 2017 года в МГИМО–Университете.

[5] Подберёзкин А. И. Значение систем боевого управления, связи и разведки в военной доктрине США / Диссертация на соискание ученой степени доктора исторических наук.: — М.: Дипломатическая академия, 1989 г. (ДСП).

[6] Понятно, что подготовленные в аппаратах документы и ссылки на них не могут быть указаны, хотя на одну работу — «Стратегию национальной безопасности России», написанную в 1994 году и ставшую позже основой для целого ряда документов, я всё-таки сошлюсь.

[7] Мне удалось в те годы публиковаться неоднократно даже в таких изданиях, как: «Коммунист», «Военная мысль», «Правда», «Коммунист вооруженных сил» и пр.

[8] См., например, печатные работы, опубликованные в 1991–2017 годах, среди которых я выделил бы: «Национальная доктрина России» (РАУ-Университет, 1994 г., «Современная русская идея и государство» (РАУ-Университет,1995 г.) и «Современная политическая Россия» («ВОПД «Духовное наследие», 1999 и 2000 гг. В 2-х томах).

[9] Международная научная конференция «Долгосрочное прогнозирование международных отношений в интересах национальной безопасности России. — М.: МГИМО–Университет, 2016. — 169 с.

[10] См. подробнее: Подберёзкин А. И. Стратегия национальной безопасности России в XXI веке. — М.: МГИМО–Университет, 2016.

[11] Среди российских попыток наиболее известен стал опыт ИМЭМО РАН, готовивший долгосрочный прогноз. Последний вариант: Мир 2035. Глобальный прогноз / под ред. А. А. Дынкина; ИМЭМО им. Е. М. Примакова РАН. — М.: Магистр, 2017. — 352 с.

[12] Долгосрочное прогнозирование развития отношений между локальными цивилизациями в Евразии: монография / А. И. Подберёзкин и др. — М.: Издательский дом «Международные отношения», 2017, С. 29–92; 307–350.

[13] Там же.

[14] См. подробнее: Подберёзкин А. И. Национальный человеческий капитал. — М.: МГИМО–Университет, 2011–2013 гг., — Т. 1–3.

[15] Долгосрочное прогнозирование развития отношений между локальными цивилизациями в Евразии: монография / А. И. Подберёзкин и др. — М.: Издательский дом «Международные отношения», 2017. — С. 29–92; 307–350.

[16] Там же.

[17] Там же.

[18] Лонгитюдный метод исследования — метод анализа и прогноза развития различных сценариев ВПО по отдельным этапам развития, используемый в работе.

[19] Долгосрочное прогнозирование развития отношений между локальными цивилизациями в Евразии: монография / А. И. Подберёзкин и др. — М.: Издательский дом «Международные отношения», 2017. — С. 29–92; 307–350.

 

13.09.2018
  • Аналитика
  • Военно-политическая
  • Органы управления
  • Россия
  • Глобально
  • XXI век