Социальные сети как специальные методы ведения войны (public diplomacy Web 2.0)

 

Публичная дипломатия Web 2.0 – это способ влияния на зарубежную аудиторию через Интернет[1]

Н. Цветкова, доцент СПб. университета

 

Небольшие сети негосударственных субъектов – террористы – заставили даже наиболее могущественные государства, особенно после ужасного нападения 11 сентября 2001 года, почувствовать себя уязвимыми[2]

К. Аннан, бывший Генеральный секретарь ООН

 

В современной мировой политике исследователями выделяются следующие категории акторов (как традиционных, так и нетрадиционных): государства, межправительственные организации (всемирные и региональные), транснациональные компании, СМИ, неправительственные организации, сетевые структуры, глобальные города, индивиды (в редких случаях).

Традиционная публичная дипломатия (public diplomacy) – один из способов влиять на общественное мнение зарубежных стран. До появления Интернета публичная дипломатия США включала в себя такие программы воздействия на другие государства как 1) информационную пропаганду, осуществляемую через радио и телевидение; 2) обучение отдельных социально-профессиональных групп населения с целью формирования лояльной элиты и 3) распространение американской политической культуры посредством выставочной деятельности, кино и т.д.

Существует несколько терминов, используемых американским правительством для обозначения инновационного способа оказания влияния на зарубежное общество при помощи Интернета: цифровая дипломатия (digital diplomacy), Интернет-дипломатия (Internet diplomacy), дипломатия социальных сетей (Twitter diplomacy) и публичная дипломатия Web 2.0. (public diplomacy Web 2.0.). Наиболее распространенным термином среди внешнеполитического руководства США является последний, которым мы и будем оперировать в данной работе.

Публичная дипломатия Web 2.0. – это механизм влияния на зарубежную аудиторию посредством следующих методов: размещение радио и телепередач в сети Интернет, распространение в открытом доступе литературы о США в цифровом формате, мониторинг дискуссий в блог-пространстве, создание персонифицированных страничек членов правительства США в социальных сетях, а также рассылка информации через мобильные телефоны[3].

При этом, разные концепции характера и применения силы выводят на передний план разные группы акторов:

– hard power (твердая сила, традиционная концепция Realpolitik) – государства, в особенности великие державы и сверхдержавы;

– middle power (средняя сила, концепция, предложенная после II Мировой войны Канадой и поддержанная Австралией, странами Скандинавии, Бразилией, ЮАР и др.) – государства и региональные организации, НКО, структуры гражданского общества;

– soft power (мягкая сила, концепция, предложенная в 1990 г. Джозефом Наем) – НПО, ТНК, СМИ, сетевые структуры;

– cyber power (кибер-сила, концепция, предложенная опять же Джозефом Наем в 2010 г.) – все акторы, способные осуществлять деятельность в киберпространстве (индивид наравне с государством).

Таким образом, главные вопросы, которые ставит концепция кибер-силы, заключаются в том, кто теперь является акторами мировой политики, а кто остался в статусе участников, какие акторы выдвинутся на передний план и станут доминировать?[4]

В феврале 2011 г. в связи с «финиковыми революциями» государственный секретарь США Хиллари Клинтон объявила о начале проекта по поддержке блогеров, пишущих на общественно-политические темы. По сути, это выделение денег на создание положительного, с политической точки зрения, информационного образа себя и фона для собственных действий. Но кроме таких относительно передовых методов доминирования в кибер-сфере, популярными среди некоторых государств остаются и методы стандартного контроля за Интернетом: установка систем фильтрации (например, проект «Золотой щит» в КНР), разработка собственных сетей (цензурированный Интернет в Иране), формирование системы рейтингов для доступа в сеть (Австралия и Сингапур).

С другой стороны, авторы отмечают явное усиление иных акторов в киберпространстве; и, прежде всего, сетевых. Например, непосредственными участниками мирополитических процессов становятся такие сетевые кибер-структуры, как:

– поисковые системы; - социальные сети;

– сетевые энциклопедии;

– антиглобалистские движения и другие сообщества, использующие Интернет технологии как один из инструментов взаимодействия с другими;

– блогеры;

– хактивисты;

– проекты, специализирующиеся на различного рода утечках;

– пиратские партии.

Из них непосредственными акторами (то есть, 1. способными к коллективным действиям, 2. объединёнными определённой системой ценностей, 3. оказывающими влияние на других участников мировой политики) являются, как минимум следующие:

Во-первых, хактивисты (в частности, движение Anonymous). Со времён выхода на публичную арену антиглобалистского движения Сапатистской армии национального освобождения (сапатисты) в 1998 году произошло качественное развитие в хактивисткой деятельности Anonymous по борьбе с цензурой. Так, во время массовых протестов из-за итогов президентских выборов 2009 года в Иране, правительство страны ввело цензуру на новости о гражданских манифестациях. Тогда в целях борьбы с этим явлением группа Anonymous совместно с торрент-трекером The Pirate Bay запустила проект «Анонимный Иран» (Anonymous Iran) для беспрепятственного обмена информацией между миром и Ираном о том, что происходит в стране.

Во-вторых, проекты, специализирующие на различного рода утечках и, прежде всего, проект Wikileaks, прославившийся хотя бы публикациями Афганского и Иракского досье, различных пакетов дипломатической переписки.

В-третьих, пиратские партии (Пиратский интернационал). Летом-осенью 2006 года Пиратские партии были созданы в США, России и Германии. Результатом этого стало образование Пиратского интернационала (Pirate Parties International), который помогал в создании и координации усилий различных отделений. Наибольшую активность, помимо Швеции, Пиратские партии развернули в Германии, Тунисе и России. Хотя количество членов и депутатов от Пиратских партий достаточно невелико (3 депутата и более 50000 членов), авторам кажется наиболее важным то, что это один из самых значимых примеров конвенционального выражения политических интересов различных Интернет-сообществ и групп пользователей Интернета.

Итак, главным выводом, к которому приходят авторы, является следующий: Государство, оставаясь основным актором мировой политики в концепции кибер-силы, не только не обладает монополией на силу, но, по сути, ничем не отличается в плане категорий от всех остальных акторов, даже от отдельных индивидов – всё дело не в категориях, а в потенциале и реальных возможностях. Такое многоуровневое деление акторов в данной концепции подталкивает авторов к развитию идеи, вскользь упомянутой Джозефом Наем: модель кибер-силы не является новой концепцией использования и применения силы в мировой политике, она претендует на роль новой парадигмы подхода к мировой политике и международным отношениям вообще[5].

Спустя несколько месяцев после речи Хиллари Клинтон о свободе интернета, в мае 2010 г. была опубликована Международная стратегия США по действиям в киберпространстве15. В соответствии с положениями документа, защита прав человека и прежде всего свободы слова в интернете является одним из приоритетов внешней политики США. В сентябре 2010 г. Госдепартамент разработал документ под названием «Стратегический план развития информационных технологий в 2011–2013 гг.: цифровая дипломатия», в котором уточнялись и конкретизировались направления цифровой дипломатии, помещенные в контекст реализации внешнеполитических приоритетов Вашингтона. В частности, среди таких приоритетов значились обеспечение международной безопасности и формирование позитивного образа страны за рубежом.

Кроме того, реализация программ цифровой дипломатии предполагает следующие направления деятельности:

– финансирование проектов по созданию и распространению новых технологий, позволяющих обходить цензуру в сети;

– создание информационных сервисов, направленных на поддержку оппозиции в авторитарных странах;

– создание систем теневого интернета и независимых сетей мобильной связи, развертывание которых на территории третьих стран позволит борцам с авторитарными режимами обмениваться информацией в режиме он-лайн, обходя запреты властей.

Параллельно в США был принят ряд документов, затрагивающих военно-политические аспекты развития интернета. В июне 2011 г. была частично опубликована Стратегия по действиям в киберпространстве Пентагона 18. В этом документе киберпространство рассматривается как пространство ведения боевых действий наряду с наземным, морским и воздушным, а также космическим пространствами19. Стратегия Министерства обороны развивает подход ранее принятой администрацией Барака Обамы Стратегии национальной безопасности от 2010 г., в которой киберпространство также рассматривается как потенциальное поле боя[6].

Вместе с этим неотъемлемой характеристикой постнеклассической науки, которая взяла на вооружение синергетические разработки, является также соединение (а скорее, воссоединение) объективного мира окружающей действительности и субъективного мира человека. То есть признание крайне важной роли субъекта происходящих процессов. При этом самоорганизация и субъективизация исследуемых систем не противоречат друг другу. Более того, они могут быть взаимодополняющими элементами в рамках одного подхода. Точно так же, как, например, формально антагонистичные анализ и синтез, имеющие в то же время прочную диалектическую связь. Система международной безопасности одновременно может расцениваться и как интегрирование ее элементов (систем национальной/государственной безопасности), и как результат прямого действия человеческой воли (позиций элит, групп лиц или даже конкретных персоналий, имеющих непосредственный выход на конструирование статус-кво)[7].

Мы же исходим из простой аксиомы: не существует ни одной «сетевой» структуры, реально влияющей на мировую политику и систему международной безопасности, которая не была бы создана или не поддерживалась на определенном этапе каким-либо государством[8].

Самоорганизация «сетевых игроков» заканчивается ровно там, где начинается прямое или косвенное манипулирование ими (в том числе манипулирование посредством противодействия им) со стороны государств и влиятельных международных организаций.

В последнее время все чаще и чаще говорят о том, что социальные сети – это инструмент новой волны революций и общественных движений. Но реального объяснения этой теории никто не дал.

Все началось с «Арабской весны», когда шли революции в Египте и Тунисе. Организованная двумя тунисскими блогерами организация «Такриз» помогла разжечь массовые протесты в Тунисе, приведшие к свержению президента Зин эль-Абидина Бен Али. «Такриз» создали по причине того, что президентский режим контролировал другие средства коммуникаций. Целью стало обеспечить свободу слова и доступный Интернет. Это гарантировало полную анонимность и безопасность проектов.

Когда протесты в Тунисе только начинались, лишь 30 тыс. тунисцев имели страничку на «Facebook». Уже в конце 2009 их стало 800 тыс. Когда революция достигла кульминации, а Бен Али был вынужден бежать из страны, то в «Facebook» было уже 2 миллиона страниц тунисцев. А это 20% от населения страны. «Такриз» использовал и другие инструменты сетей. Организаторы создавали ложные аккаунты высокопоставленых тунисских чиновников в «Твиттере», использовали «Skype» для общения между собой, делали отметки в «Forsquare» о своем местонахождении, когда их задерживали. Это обеспечило мгновенный доступ к новостям и о происходящем тут же узнавали тысячи людей. Активисты «Такриза» каждый день занимались сбором информации и видео. Благодаря социальным сетям вся страна могла следить за происходящим у себя на экране в реальном времени. Так, революция в Тунисе стала первой он-лайн-революцией.

Одним из ключевых организаторов Twitter-революции считают топ-менеджера Google Ваэля Гонима. В конце января прошлого года он был задержан в Египте по обвинению в организации массовых беспорядков через «Facebook» и «Twitter». В начале февраля он был отпущен на свободу под давлением общественности. Гоним не раз заявлял, что революция в Египте была бы невозможна без социальных Интернет сервисов. Алгоритм мобилизации и координации действий больших групп людей через «Twitter», другие блоги и социальные сети придумали выпускники Массачусетского технологического института. Эту технологию можно использовать, в том числе и для организации действий политических активистов. В 2009 г. американское агентство оборонных разработок «DARPA» объявило конкурс «Сетевой вызов», участники которого должны были разработать лучший метод для мобилизации и координации общественных действий по всей территории США. Команда из четырех человек обогнала других участников. Секрет их успеха заключался в том, что за 36 часов до начала эксперимента исследователи собрали в микроблогах Twitter многотысячную армию добровольцев со всех уголков США.

Поначалу организаторы революций не пользовались социальными сетями потому, что в них состояло слишком мало их людей. Но когда они создали страничку на «Facebook», то сами поразились, что в день к ним добавлялось по 3 тыс. новых членов. В Египте люди следили за событиями в Тунисе. Общение происходило в социальных сетях. Когда пришло сообщение о бегстве тунисского президента из страны, один из видных египетских блогеров оставил такой пост: «Бен Али пал. Вероятность». Все подписчики понимали, о чем идет речь. Социальные сети и сетевые СМИ сумели оперативно распространить информацию о действиях власти и привлечь миллионы людей к участию в протестных акциях, став, таким образом, не только их пропагандистом, но и организатором[9].

К неофишируемым американским проектам по поддержке оппозиции в авторитарных странах относятся также так называемые «технологические лагеря» («TechCamp») и «серьезные игры» («Seroius games»). В рамках первого проекта диссидентов обучают технологиям по раскрутке в Интернете своих страничек и созданию специальных программ оперативного анализа данных о фальсификации выборов. Другую программу «серьезные игры» диссидент может запустить в случае «захвата» страницы нажав на кнопку, и все его контакты и сообщения перебрасываются на специальный сервер, а его друзья получают сигнал о том, что он в опасности и где именно он находится. В рамках данного проекта создаются и различные игры для продвижения демократии и нужного видения политической ситуации в странах.

Самым же непубличным является проект Госдепа и Пентагона по созданию системы так называемого «теневого Интернета» и независимых сетей мобильной связи, наличие которых позволит борцам с авторитарными режимами обмениваться информацией, обходя запреты властей. О создании таких программ была опубликована заметка в газете «The New York Times». С реализацией этих проектов у американцев появился эффективный, недорогой и легкий в применении инструмент воздействия на граждан других стран с целью дестабилизации неугодных США режимов[10].

Как отметил российский юрист-международник В. Котляр, международный терроризм не существует в вакууме – чтобы эффективно функционировать и быть в состоянии совершать крупномасштабные акции, подобные террористической акции 11 сентября 2001 г., международная террористическая организация должна иметь на территории каких-либо стран свои штабы, тренировочные базы, склады оружия, источники финансирования и поставок вооружения и кадров боевиков. Вообще, сколько-нибудь масштабные и эффективные действия международной террористической организации – такой, например, как «Аль-Каида» – возможны лишь при открытом или скрытом содействии властей каких-то государств либо с территории слабых государств, которые даже при желании запретить деятельность таких организаций не в состоянии сделать это.

В данной статье не ставится цель отстаивать доминирующее положение государств в современных международных отношениях и полемизировать на тему эрозии государственного суверенитета. Поэтому упомянем лишь тот факт, что отечественная доктрина международного права не признает никакие «сетевые структуры» в качестве субъектов международных отношений (это, однако, не исключает права любого международника признавать наличие других, кроме государств и межправительственных организаций, игроков мировой политики, возможно, даже равных по статусу или влиянию традиционным государствам)[11].

На чем же действительно мы хотели бы заострить внимание, так это на попытке искусственного создания из «сетевых структур» противников или даже врагов под стать традиционным государствам, что может иметь далеко идущие последствия.

Действительно, если под видом «сетей» в соперники государствам навязываются негосударственные криминальные субъекты, то они фактически в какой-то степени уравниваются с государствами. Происходит введение в правовое поле криминальных структур различного происхождения, которые являются объективно существующими реалиями, но не могут и не должны официально получать статус участника международных отношений.

Между прочим, де-юре и де-факто такой статус им дает не только «позитивное» признание (в качестве одного из многих участников), но и «негативное» – когда негосударственные субъекты в виде «сетей» объявляются вражеской стороной, противником в глобальной войне и т.д. Как известно, международное право признает существование только двух типов войн – войны между государствами и гражданские войны. При этом с начала операции в Афганистане осенью 2001 г. руководство США неоднократно заявляло о том, что ведет именно войну, военные действия против террористов, террористических организаций и сетей[12].

О последствиях такого рода заявлений идет активнейшая дискуссия и в самом американском экспертном сообществе. Она посвящена, в том числе, последствиям «войны» между США и их союзниками, с одной стороны, и террористической сетью «Аль-Каиды», с другой, для международного гуманитарного права (международного права войны) и национального уголовного права. Чтобы вскрыть такие последствия, необходимо ответить на ряд вопросов.

Требует ли пересмотра право войны? На каком этапе противодействия терроризму действия правоохранительных органов должны уступать место военным действиям? При каких условиях вооруженный конфликт должен считаться затрагивающим нормы международного гуманитарного права? Против кого на законных основаниях может быть применена сила во время войны с терроризмом, и какая судебная инстанция должна разбирать дела об уголовных правонарушениях, совершенных в ходе такой войны? Адекватно ли трактуются в современном гуманитарном праве понятия военных целей и пропорциональности применения силы?

Однако самый главный вопрос, во всяком случае, с точки зрения возможных практических последствий для всей системы международной безопасности – это вопрос о том, может ли вообще «сетевой игрок» или любой иной негосударственный субъект быть признан стороной вооруженного конфликта. При этом надо ясно осознавать, что если ответ на этот ключевой вопрос положителен, то это предполагает признание «Аль-Каиды» воюющей стороной, а ее боевиков – комбатантами по смыслу международного гуманитарного права и введение в силу норм Гаагского и Женевского права[13]. А это означает, что террористам «Аль-Каиды» с юридической точки зрения будет позволительно все то, что позволительно обычным комбатантам[14] – прежде всего, принимать непосредственное участие в боевых действиях.

[15]

То есть, на вполне законной основе члены такой террористической организации, как «Аль-Каида», смогут применять все конвенциональные средства и методы ведения боевых действий, в том числе с использованием оружия. Налицо искусственно создаваемая коллизия между уголовным правом как отраслью национальной правовой системы и международным гуманитарным правом как отраслью международного публичного права. Благодаря этой коллизии и примату международного права участники негосударственных субъектов, признанных в качестве воюющей стороны, не смогут подвергаться уголовному преследованию по внутреннему законодательству, если в своей деятельности (прежде террористической и, соответственно, криминальной, а теперь вполне легализованной) они не будут выходить за «определенные рамки» – например, использовать запрещенные средства войны[16].

Стоит отметить, что правящие круги США вполне осознали возможные последствия своей воинственной риторики и коллизии, ею создаваемой. Однако сделанные выводы были достаточно парадоксальными. Вместо отказа от концепции войны с международным терроризмом Соединенные Штаты устами официальных лиц стали проводить идею о неприменении Женевского права в отношении террористических «сетей». Причем сделано это было еще и под давлением общественности, которая была возмущена обращением с пленниками, захваченными оккупационными силами в ходе операций в Афганистане и Ираке. В опубликованной журналом «Newsweek» докладной записке тогдашнего юрисконсульта Белого дома А.Гонсалеса от 25 января 2002 г. говорится: «Война против терроризма является новым видом войны. По моему мнению, в свете этой новой парадигмы устаревают введенные Женевскими конвенциями строгие ограничения допроса пленных противников и размываются некоторые из их установок».

В марте 2005 г. Пентагон опубликовал разъяснение М.Маркузо, заместителя своего юридического консультанта, по мнению которого Женевские конвенции не распространяются на «незаконных вражеских комбатантов» (т.е. «лиц, которые явно ведут военные действия против США, но которые не подходят под довольно узкую категорию, установленную Женевскими конвенциями для лиц, официально считающихся военнопленными»[17].

С нашей точки зрения, вопрос применимости Женевского права во время борьбы с терроризмом важен. Авторы согласны с позицией юристов-международников, которые указывают изначальную нацеленность Женевских конвенций на уход от признания любого субъекта, кроме государства, в качестве легитимного участника вооруженного конфликта. Но этот вопрос не должен оттенять всеобъемлющей проблемы декриминализации деятельности «террористических сетей» посредством вывода их на арену международных отношений и попытки «встраивания» в существующую международно-правовую систему. Это абсолютно недопустимо. Любая правовая система лишается смысла, когда попирается основополагающий принцип правонарушение не может стать нормой. Не затрагивая вопрос о роли государств в меняющихся международных реалиях, необходимо признать, что их легитимная деятельность в сфере безопасности не может быть признана вещью одного порядка с действиями криминальных негосударственных субъектов.

Представляется, что было бы правильным четко разделять предметы ведения международного гуманитарного и внутреннего уголовного права. Первое должно регулировать деятельность традиционных участников международных отношений и традиционных участников вооруженных конфликтов, затрагивающих международную безопасность. Законы и обычаи войны формировались, исходя из государствоцентричной модели международных отношений, такова их философия и внутренняя логика. Нет смысла, не внося в существующие нормы изменений, подводить под них вырванные из другого контекста негосударственные субъекты. Что касается последних, то они преступны с точки зрения внутреннего уголовного права, включая имплементированные в национальную правовую систему нормы международного права борьбы с преступностью, соответствующие резолюции Совета Безопасности ООН, решения международных судебных органов и т.д.

Делая заключение по кругу рассмотренных вопросов, можно констатировать следующее.

«Принятие на вооружение» концепций новых угроз практиками внешней политики и политики безопасности на Западе было в значительной мере конъюнктурно. Идеи независимого и самостоятельного «террористического и криминального интернационала», «транснациональных преступных сетей», по существу, стали использоваться для прикрытия неофициальной деятельности («антидипломатии») ведущих государств. Так, новые наработки эксплуатировались для обоснования проведения специальных операций США (в частности, в Афганистане)[18].

Методы ведения информационных войн при помощи социальных сетей отличаются большим разнообразием. Как правило, методами информационной войны являются вброс дезинформации или представление информации в выгодном для себя ключе. Данные методы позволяют изменять оценку происходящего населением территории противника, развивать пораженческое настроение, и, в перспективе, обеспечить переход на сторону ведущего информационное воздействие. В качестве примера можно привести «прелестные письма», в которых Степан Разин призывал всех ищущих воли на свою сторону, выдавая себя за восстановителя справедливости, борца с предавшей царя местной властью. С появлением средств массовой информации и общим повышением уровня грамотности в XX веке ведение информационной войны стало более эффективным. Ярким примером изменения общественного сознания является деятельность Йозефа Геббельса, рейхсминистра народного просвещения и пропаганды. Кроме традиционных средств массовой информации, в настоящее время эффективным инструментом информационной войны являются соцсети, что особенно ярко проявилось в ходе так называемой «арабской весны».

Ситуация в настоящее время существенно осложняется тем обстоятельством, что развитие информационных и сетевых систем стремительно выходит из под контроля и становится глобальным, когда та или иная страна, нация или ЛЧЦ, обладающая таким преимуществом может создать широчайшую сеть, контролирующую не только земную поверхность, но и ближней космос.

Иллюзии относительно демократичности интернета ушли, что позволило заявить некоторым специалистам о том, что «интернет порождает авторитаризм».

Причем эта сеть может многократно «накрывать» территорию датчиками, сетевыми СМИ. Очень образно эту идею изобразил один художник, из которой видно, что всемирная сеть уже фактически создана. Но – то, что она контролируется из одного центра, а именно США, – как-то не принято признавать. Между тем не случайно в июле 2016 года Б. Обама пригрозил «отключением России от интернета».

Еще более серьезными принято считать угрозы, которые могут исходить от контроля над серверами со стороны западных компаний – производителей.

Wi-Fi_Bluetooth_GloWPan_Poberline[19]

Среди экспертов принято считать, например, что вся сеть сотовых операторов и интернет в России может контролироваться из-за рубежа.

Наконец не трудно вообразить, что во враждебных целях территория потенциального противника может быть многократно перекрыта разными сетями: условно «белыми» для передачи нужной информации; «зелеными» для блокировки ненужной информации, «красной» – для «своих» сообществ и пр. пр. Все это может очень напоминать громадного краба, которого окутали паучки миллионными нитей; сначала тот воспринимал это как игру, но когда почувствовал угрозу – было уже поздно.

Полезно обратить внимание на один из подходов, который исходит из целесообразности укрепления роли государства – но в сотрудничестве с другими акторами киберпространства. Он состоит в том, что сохранением суверенитета обусловливается целесообразность превращения государства в «сетевой хаб» – с сетевой инфраструктурой гражданского общества и глобальной Сетью[20]. Это требует не только новой культуры сетевой активности, но и адекватного взаимодействия государства с обычными узлами Сети. Самим развитием «сетевой мощи» диктуется усовершенствование механизмов такого взаимодействия – системного характера, а не в режиме ручного управления.

Соответственно, открытая сетевая модель и механизм «сообщающихся сосудов» государства и граждан требуют адаптации государства к новым информационным реалиям глобального масштаба, в том числе на институциональном уровне. В ходе этой адаптации нужно не забывать, что государство – это не только объект, но и активный субъект использования новых информационных технологий.

Автор: А.И. Подберезкин


[1] Цветкова Н. Программы Web 2.0 в публичной дипломатии США / Дипломатика, 2012. – № 4. – С. 222.

[2] Аннан К. При большой свободе: к развитию, безопасности и правам человека для всех / Документ ООН А/59/2005.

[3] Цветкова Н. Программы Web 2.0 в публичной дипломатии США / Дипломатика, 2012. – № 4. – С. 222.

[4] Бахметьев Я., Леонов А. Кибер-сила и вопрос акторности в мировой политике / Дипломатика, 2012. – № 4. – С. 75.

[5] Бахметьев Я., Леонов А. Кибер-сила и вопрос акторности в мировой политике / Дипломатика, 2012. – № 4. – С. 76.

[6] Цифровая дипломатия, международная безопасность и возможности для России / Индекс безопасности. – № 1(104), – Т. 19 / http://www.pircenter.org/media/content/files/10/13559069820.pdf

[7] Варфоломеев А., Чумаов В. О сетевых идеях и неформальных акторах / Дипломатика, 2012. – № 4. – С. 79.

[8] Там же.

[9] Стеблецов В. Технология «Сеть» / Дипломатика, 2012. – № 4. – С. 109.

[10] Стеблецов В. Технология «Сеть» / Дипломатика, 2012. – № 4. – С. 119.

[11] Варфоломеев А., Чумаов В. О сетевых идеях и неформальных акторах / Дипломатика, 2012. – № 4. – С. 80.

[12] Варфоломеев А., Чумаов В. О сетевых идеях и неформальных акторах / Дипломатика, 2012. – № 4. – С. 81.

[13] Женевские конвенции о защите жертв войны (1949 г.), дополненные протоколом к ним (1977 г.) – наиболее важные многосторонние международные соглашения в области законов и обычаев войны, направленные на защиту прав жертв вооруженных конфликтов. Гаагские конвенции – международные конвенции о законах и обычаях войны, принятые в Гааге на мирных конференциях в 1889, 1907, 1954 гг. и др.

[14] Комбатанты – лица, входящие в состав вооруженных сил воюющей стороны и имеющие право принимать непосредственное участие в боевых действиях. Попадая в руки противников, они имеют статус военнопленных в соответствии с законами и обычаями войны. Статус комбатанта не распространяется на шпионов и наемников.

[15] Роль ИКТ для международной безопасности и глобального развития. Презентация / pircenter.org/media/content/files/13/14752607300.pptx

[16] Запрещенные средства войны – средства, применение которых является недопустимым по международному праву, рассматривается как преступление против человечности и влечет ответственность.

[17] Варфоломеев А., Чумаов В. О сетевых идеях и неформальных акторах / Дипломатика, 2012. – № 4. – С. 82.

[18] Там же.

[20] См. об этом Latar N., Asmolov G., Gekker A. State Cyber Advocacy. Interdisciplinary Center Herzliya. Working Paper, January 31 – February 3, 2010.

 

05.06.2017
  • Аналитика
  • Проблематика
  • Кибер-войска
  • Россия
  • Глобально
  • XXI век