В 1991 году, потерпев поражение, мы не просто стали другим государством или другими пятнадцатью государствами, мы стали государствами, получившими внешнее управление[1]

Е. Федоров, депутат ГД ФС РФ

Наш мир стал безопаснее именно благодаря войнам[2]

Я. Моррис, английский социолог

В начале нового века произошло резкое обострение международной и военно-политической обстановки, когда потребность в использовании силовых средств политики у западной локальной человеческой цивилизации резко возросла в связи с её стремлением сохранить международный контроль и нормы в качестве гарантии сложившейся ситуации в мире.  Эта потребность в силовых инструментах политики привела к созданию и использованию новых средств и способов силовой политики, включая военных. Среди них особенно эффективными оказались информационно-психологические средства, прежде всего появившиеся в конце ХХ века социальные сети.

Таким образом в XXI веке – уже можно уверенно утверждать –появился новый вид оружия, причем оружия массового поражения и уничтожения (ОМУ) – социальные сети, – использование которого привело к быстрому развитию способов и форм его применения. В очередной раз подтвердился закон, в соответствии с которым новые средства ведения войн неизбежно ведут к появлению новых способов их применения, т.е. изменениям во всех областях военного искусства, формированию принципиально новых угроз национальной безопасности. Именно такой новой угрозой национальной безопасности[3] стали социальные сети, точнее, – их использование в качестве силовых средств внешней и внутренней политики, что нашло свое отражение даже в нормативных документах российского государства, где подчеркивается из значение в качестве средства «информационного давления»[4].

Отличительной особенностью этого нового вида оружия является прежде всего то, что оно далеко не всегда и не всеми признается оружием потому, что не относится к традиционным средствам поражения, хотя решение и его применение принимаются на самом высоком политическом уровне, а последствия таких решений носят далеко идущий политический характер. Так, запрет на использование сети Linkedin в России, принятый 17 ноября 2016 года, привел к официальному протесту со стороны правительства США[5].

Однако, если продолжать полагать, что классическая формула «война есть средство политики» сохраняет свою актуальность, то принципиально важным становится то, насколько те или иные средства и способы борьбы эффективны для достижения политических целей, а не то, насколько они обладают огневой мощью или другими классическими и традиционными показателями боевой эффективности. Надо наконец-то признать, что подобный подход, в основе которого лежит деление средств вооруженной борьбы на «стреляющие» и «обеспечивающие», уже давно не актуален. На практике оказывается, что «не стреляющие» средства вооруженной борьбы оказываются и более опасными, и более эффективными, чем традиционные средства огневого поражения. Тем более, что такое деление на «летальные и «не летальные» часто удобное прикрытие для прямого военного вмешательства в дела других государств.

Кроме того, в последние десятилетия в военном искусстве произошли серьезные изменения системного характера, в результате которых собственно военные средства стали использоваться в качестве обязательного компонента силовой (но не обязательно военной) политики. В США, например, в современной военной стратегии признается «подчиненность» собственно военных средств использованию других средств воздействия в политике: «Наши военные (возможности) поддерживают дипломатические, информационные и экономические действия, предназначенные обеспечить наши национальные интересы»[6]. В этой связи примечательно, что в военной стратегии США именно военные средства содействуют повышению эффективности применения иных силовых средств, а не наоборот.

При этом и в политическом, и в военном искусстве социальные сети в наибольшей степени отражают именно социальные особенности первого и второго видов искусств, которые – и об этом нельзя забывать – имеют исключительно важное значение. Включая их субъективный и даже иррациональная характер, что, безусловно, сильно увеличивает значение социальных сетей в политике и в военном деле. По сути в политике в ХХ веке создан механизм максимально полного учета индивидуальных потенциалов личностей и их использования, допускающий создание механизмов манипулирования огромными массами людей. Особенно в условиях неопределенностей. Как писал в свое время гениальный военный теоретик Р. Грин, «Военное искусство имеет дело с живыми людьми и моральными силами – отсюда следует, что оно никогда не может достигнуть абсолютного и достоверного. Для неведомого всегда остается простор…»[7]

Таким образом принципиально новой реальностью военно-силового противоборства в XXI веке стало стремительное развитие и быстрое использование в борьбе субъектов и акторов – участников формирования международной обстановки (МО) средств информационной войны, прежде всего интернета и социальных сетей, которые превратились в важнейший фактор системной безопасности. Этот фактор стер  и без того условную грань между МО и ВПО, которая стала еще менее заметнее, а роль силовых (но не военных средств) принуждения в политике еще более усилилась. Сегодня уже трудно, а часто и невозможно определить грань между состоянием «мира» и «войны» - государства воюют, используя многочисленные средства и способы, но одновременно и участвуют в переговорах, торгуют и даже обмениваются визитами. Типичный пример Украина, где убивают тысячи граждан и параллельно торгуют газом и ведут переговоры.

Это обстоятельство – «война без войны» -, в свою очередь, привело также к тому, что социальные сети превратились в важный фактор не только военно-политического успеха, но и классического обеспечения безопасности, мира и стабильности, от степени которых непосредственно зависит масштаб и актуальность угрозы. «На рубеже нынешнего века мир перешел к новому типу противоборств, осмысление которого продолжается, – справедливо подчеркивает Е. Егоров. – Механизм «порабощения» противника претерпевает качественные изменения. Из научного лексикона вытесняется категория «война» категорией «операция». Сущность общественного явления от этого не меняется. Речь идет о сетецентрических войнах, сетевых подходах к ведению противоборств»[8].  И далее: «Сеть» в широком понимании включает в себя одновременно различные политические и социальные составляющие. Ими могут быть – боевые единицы, система связи, информационное обеспечение операции, формирование общественного мнения, дипломатические шаги, социальные процессы, разведка и контрразведка,  этнопсихология, религиозная и коллективная психология, экономическое обеспечение, академическая наука, технические инновации т.д.

«Сеть» стала неразрывно связана с политикой и вооруженной борьбой. Особенно когда сложились условия для ведения сетецентрической войны, в которой огромнаяоль принадлежит субъективному, когнитивному и даже иррациональному факторам. При этом главная особенность сетецентрической войны, которая неизбежно отражается на характере современной международной обстановки, заключается в том, что  она не имеет начала и конца, она ведется постоянно, и ее цель обеспечить тем, кто ее ведет, способность всестороннего управления всеми инструментами влияния в политике и всеми действующими силами человечества.

При этом существующие «громоздкие государственные структуры и международные организации, - по мнению специалистов, - не способны быстро реагировать на вызовы времени». [9] Это означает, что активное и неконтролируемое мировым сообществом внедрение «сети» представляет собой неизбежное лишение стран, народов, армий и правительств мира какой бы то ни было самостоятельности, суверенности и субъектности,  превращение их в жестко управляемые, запрограммированные механизмы. В этом смысле мир, - по мнению ряда исследователей,-  находится в постоянном информационном  противоборстве, которое является весьма широким понятием, более глубоким по содержанию чем информационная война[10]. Это противоборство проходит на цивилизационнм уровне между локальными человеческими цивилизациями (ЛЧЦ), когда победа или поражение рассматриваются как бескомпромиссный результат такого сражения, выражающийся в потере суверенитета, национальной идентичности, территорий и исчезновении самих наций.[11] Таким образом социальные и государственные противоречия во многом попадают под влияние более мощных, цивилизационно-культурных,  противоречий между субъектами МО и ВПО, а социальные сети и Интернет в целом становятся инструментом политики уже не только наций, но и военно-политических и иных коалиций, созданных на базе ЛЧЦ. Учитывая же, что абсолютное большинство информационных ресурсов находится в руках одной, западной, ЛЧЦ, сказанное означает, что её стремление сохранить существующие нормы и правила в мире означает стремление сохранить своё доминирование, в том числе и в информационном пространстве и в нормах социально-политического характера.