Стратегическое сдерживание предполагает разработку и системную реализациюкомплекса взаимосвязанных … мер[1]

Стратегия национальной безопасности РФ до 2020 г.

… система международных отношений находится практически в состоянии полного хаоса …[2]

Авторы проекта долгосрочной стратегии национальной безопасности России

Планируя меры по противодействию политике «новой публичной дипломатии», необходимо отойти от традиционных представлений о «мире» и «войне», лежащих в основе такого планирования, как не соответствующих современным реалиям политического и военного искусства. Современные меры противодействия должны быть не только декларативно «комплексны», «системны» (как об этом говорится в двух последних вариантах Стратегии национальной безопасности РФ), но являться таковыми на практике. Что далеко не всегда соответствует действительности. В самом деле, если рассматривать действия России в Сирии в 2015–2016 годы под этим углом зрения, то оказывается, что там есть четкая военная политика и стратегия, реализуемая Генеральным Штабом МО России, есть дипломатия, за которую отвечает МИД России, есть деятельность МЧС и даже других ведомств, но вопрос о том, кто в конечном счете синхронизирует, координирует и управляет всей политикой России в Сирии (и связанными с ней косвенно гуманитарными, дипломатическими и иными вопросами) остается открытым. Это особенно видно на информационной политике, которую реализуют МО и МИД РФ, и на которую ориентируются другие государственные (Федеральное Собрание РФ и др.) и негосударственные институты.

Между системностью в теории и использования на практике всего спектра силовых средств[3] и разного рода мер в политике «новой публичной дипломатии» России и Запада существует значительная разница. Так, на Западе можно утверждать (и это хорошо видно на примере Сирии и Украины) действует тщательно скоординированная политическая стратегия, которая использует все ресурсы – политические, экономические, информационные и пр. – всей ЛЧЦ системно и сетецентрично, т.е. одновременно в отношении нескольких целей в России (политического руководства, финансовых институтов, отдельных граждан, спортивных организаций и т.д.) применяется весь набор силовых средств.

К сожалению, политика России еще только приближается по степени координации и системности использования к этому уровню. Она требует достаточно серьезных и срочных усилий с точки зрения нейтрализации военных и невоенных угроз, о которых ведущие эксперты дают следующее представление.

[4]

Примечательно, например, что в декабре 2016 года Совет по внешней политике (США) выделил следующие четыре важнейших угрозы, порядок которых обращает на себе внимание именно с точки зрения системных представлений Запада:

– deliberate or unintended military confrontation between Russia and NATO members, stemming from assertive Russian behavior in Eastern Europe (конфликт между Россией и НАТО из-за Восточной Европы);

– severe crisis in North Korea caused by nuclear or intercontinental ballistic missile (ICBM) weapons testing, a military provocation, or internal political instability (усиления кризиса в отношениях с Северной Кореей);

– highly disruptive cyberattack on U.S. critical infrastructure (кибератаки на критические элементы инфраструктуры США);

– mass casualty terrorist attack on the U.S. homeland or a treaty ally by either a foreign or homegrown terrorist(s) (массированные атаки террористов на территории США и их союзников)[5].

Существует в практической политике России огромная разница, которая преодолевается нередко с трудом из-за ведомственных разногласий и субъективного восприятия. Или вообще не преодолевается, когда разногласия между отдельными ведомствами и личностями резко снижают эффективность общей политики. Очевидно, что повышение координации, а в современных условиях – создание и реализация единой стратегии – само по себе повышает эффективность политика. Так, эффективная и скоординированная системная политика предполагает безусловный политический приоритет, который в реальности нередко уступает нередко это приоритетное место военным, разведчикам, дипломатам или публичным политикам и интересам крупных корпораций. Опыт XXI века показывает, что только прочный синтез всех силовых средств политики позволяет добиться значительного и даже окончательного положительного результата. Этот синтез стал одним из важнейших принципов политики «новой публичной дипломатии» западной ЛЧЦ, реализация которого (на последних примерах Сирии и Украины) в рамках единой военно-политической коалиции Запада стала нормой.