В дипломатии наступательная инициатива … лучший способ защиты государственных интересов[2] А. Громыко, министр иностранных дел СССР

В качестве наиболее существенного риска … в Moody`s называют «геополитическую поляризацию» в регионе: Армения, Белоруссия и Казахстан сохраняют тесные связи с  Россией, тогда как Грузия, Молдавия и Украина все активнее сотрудничает с Евросоюзом[1] Т. Едовина

Формирование новых центров силы в мире изначально предполагает, что в них будут сосуществовать как центробежные, так и центростремительные тенденции. Для России очевидно выгодно, чтобы центростремительные тенденции в рамках широкой коалиции ТС–ШОС–БРИКС набирали силу и быстрее превращали этот аморфный союз в реальную военно-политическую коалицию, способную противостоять Западу.

Прогнозируя развитие ВПО в мире на долгую перспективу, необходимо исходить изначально из набора возможных средств, имеющихся у государства вообще и у России, в частности, для укрепления и, в конечном счете, обеспечения своей национальной безопасности. Этот набор возможных средств достаточно ограничен. Еще более ограничен набор для тех вероятных средств, которые входят в этот теоретически возможный набор. Логически этот набор можно изобразить следующим образом.

Принципиально важно отметить, что такой выбор стоял перед государствами практически всегда в истории человечества. В ранние периоды количество вариантов сводилось к двум – подчиниться или бороться. Позже их спектр расширился, но остался достаточно ограниченным.

В XXI веке России предстоит принять такой принципиальный выбор, который еще не сделан. При М. Горбачеве и Б. Ельцине фактически выбор был сделан в пользу  варианта II. 1, позже В. Путин обозначил выбор сценария № 1, но на каком из вариантов этого сценария остановился, остается неясно.

Один из реалистических сценариев развития ВПО – является сценарий создания евразийской системы военно-политической безопасности на основе формирования мощной политико-экономической и военно-политической коалиции в Евразии.

Любая система безопасности – мировая, региональная, национальная – имеет, прежде всего, пространственно-геополитическое измерение[3]. Даже расширение воздушно-космического пространства до глобального ТВД не отменяет этой характеристики потому, что конечные объекты безопасности и субъекты ВПО расположены на поверхности земли и воды. Так, оценивая демографические ресурсы (и, кстати, также мобилизационные ресурсы планеты во втором десятилетии XXI века и через 30 лет, мы видим что количественно и, главное, качественно к 2040 году они будут составлять большинство населения мира и соответственно самые массовые вооруженные силы.

[4]

[5]

Геополитика, география и внешняя торговля, которая по темпам развития будет опережать темпы роста ВВП, неизбежно будут предопределять и развитие международных военно-политических отношений.

Эту закономерность не отменяет даже то обстоятельство, что имели место мировые (глобальные) войны, а в послевоенный период некоторые государства и блоки пытались заявить о своей «глобальной ответственности». И в случаях мировых войн, и в процесс строительства военных организаций в относительно мирные периоды всегда сохранялся главный, основной потенциальный ТВД, от результатов военных действий на котором зависел исход войны и военное планирование. В ходе Первой и Второй Мировых войн таким ТВД была западная часть Евразии – Европа, хотя военные действия шли и на Тихоокеанском ТВД, и в Африке, и в Азии. Более того, есть основания полагать, что численность погибших, во время Второй Мировой войны в Азии могла быть сопоставима с военными потерями в Европе, но это отнюдь не отменяет вывода о решающем значении ТВД в Европе.

В настоящее время, а тем более в долгосрочной перспективе 30–50 лет, есть все основания полагать, что главным и решающим ТВД станет Евразия, причем, как и во времени Крымской войны, Первой и Второй Мировых войн, военные действия охватят все части Евразии и прилегающих акваторий, включая Арктику.

В этой связи любой стратегический прогноз и планирования должны начинаться с геополитического анализа и перспектив развития ВПО в Евразии.

Стратегический военный прогноз и стратегическое военное планирование в России должны исходить из того очевидного факта, что будущая военно-политическая обстановка (ВПО) будет являться лишь частью будущей международной обстановки (МО) и следствием сложившейся к тому времени системы международной и региональной безопасности. При этом надо исходить из того, что сегодня:

– не существует системы европейской и евразийской безопасности, для всех, а реально существующая система – Североатлантическая – направлена на обеспечение интересов только части государств;

– маловероятно, учитывая позицию Запада, что удастся сложить единую и справедливую систему безопасности в Евразии «от Лиссабона до Владивостока»;

– существует возможность создания системы безопасности в Азии либо с участием КНР и России, либо отдельных систем безопасности. В мае 2014 года тенденции были таковы, что потенциальная возможность создания системы безопасности в Азии, в основе которой лежали бы отношения КНР и России, выглядели вполне реальными. В Азии необходимо создать новую архитектуру безопасности при участии России, заявил председатель КНР Си Цзиньпин на пленарном заседании Совещания по взаимодействию и мерам доверия в Азии СВМДА, который проходит во время визита и при участии президента РФ Владимира Путина. В своем выступлении лидер КНР, в частности, обратил внимание на необходимость совместной борьбы против «трех зол» и констатировал, что, «несмотря на растущие угрозы и вызовы, Азия остается перспективным и динамичным регионом».

Си Цзиньпин подчеркнул, что «безопасность должна быть универсальной», и пояснил, что безопасность одних стран не может обеспечиваться за счет безопасности других. «Споры нужно решать только мирными средствами, исключая возможность применения силы или угрозы ее применения», – подчеркнул председатель КНР.

Он добавил, что Совещание заинтересовано также в развитии отношений в сфере экономики и экологии. «Народы Азии испытывают сильное чаяние к международному миру и стабильности», – подытожил Си Цзиньпин[6].

Ко второму десятилетию XXI веке в мире сложилась единственная реальная военная система безопасности, основанная на системе ценностей, общих и национальных интересах и военной мощи западных государств, в основе которой лежит система военно-политических союзов, коалиций и договоренностей с США. Это – простая констатация факта, признание того, что ни нарождающиеся новые центры силы – Китай, Индия, Россия, Бразилия, – ни существующие системы международной и региональной безопасности не могут пока что стать реальными альтернативами сложившейся системе обеспечения безопасности под эгидой США. Как, необходима признать и то, что США и большинство их союзников такая ситуация абсолютно устраивает и они не планируют изменение парадигмы безопасности, основанной в ХХ веке на этой системе.

Именно этим объясняется нежелание США и их союзников развивать прежние международные институты (ООН, ОБСЕ и др.) и создавать новые институты международной и региональной безопасности, которые могут стать альтернативой уже существующей под эгидой США системам.

И, наоборот, отчетливо прослеживается стремление США не только укрепить контролируемую систему безопасности, но и расширить ее возможности за счет увеличения ее функций, вовлечения новых членов и укрепления обязательств. Отчетливо стал замечен тренд «геополитической поляризации», обозначенный еще в ХХ веке З. Бжезинским. Если во времена «холодной войн» расхождения между государствами и коалициями трактовались как идеологические и ценностные, то в XXI веке, когда идеологические и ценностные противоречия отошли на второй план, отчетливо проявилась другая, подлинная сущность - геополитическая, – когда идеологические, ценностные и даже экономические противоречия становятся лишь аргументами, «отблесками» более глубоких, геополитических противоречий господства и контроля. По этому поводу директор Института региональных проблем Н. Миронов справедливо заметил: «Черно-белая» шахматная (по Бжезинскому) картина мира ничего общего не имеет с идеологией либерализма и его базовыми принципами: правового государства, представительной демократии, политического плюрализма, конституционного устройства власти на основе диалоговых, парламентских форм выработки решений. Защита свободы и конституции в устах апологетов украинских и критиков российских реформ – это всего лишь ширма, прикрытие и обоснование конъюнктурных политических интересов»[7].

Таким образом следует признать (и события 2008 года в Грузии и 2014 года на Украине это подтвердили), что во втором десятилетии XXI века в мире существовала единственная полноценная система обеспечения безопасности для определенного круга государств во главе с США, объединенных единой системой геополитических интересов господства, маскируемых защитой либеральных ценностей, совпадением экономических и иных интересов. Эта система безопасности объективно не заинтересована в появлении новой всеобъемлющей системы безопасности, которая могла бы стать альтернативной. Более того, эта система препятствует малейшему движению в этом направлении.

Известно, что важнейшим условием, определяющим стратегическое военное планирование на долгосрочную перспективу, является прогноз будущей военно-политической обстановки (ВПО) в мире[8] вытекающий из прогноза геополитической обстановки. В этом смысле можно констатировать, что в начале XXI века начался процесс геополитической поляризации, который характеризуется не только появлением и усилением новых центров силы в мире, но и нарастание между этими центрами силы геополитических противоречий. В таких условиях преобладающими становятся тенденции консолидации вокруг этих центров силы других государств и организаций, формирование новых и развитие существующих коалиций.

Естественно, что эти тенденции идут откровенно в противоречие с усилиями по созданию всеобщей или региональной системы безопасности, изначально (как это было с инициативой России по созданию европейской системы безопасности) обесценивают все усилия.

Такой военно-политической контекст современной международной и военно-политической обстановки (МО и ВПО) дополняется радикальными изменениями в ВиВТ, а также способах их использования (военном искусстве). Прежде всего, речь идет о том, что резкое усиление военно-политического значения систем ПРО и ПВО в конце ХХ века привело к тому, что само представление о безопасности и мерах ее обеспечения в мире, регионах и отдельных странах стало стремительно меняться. Так, глобализация привела к тому, что 60–70 процентов торгового оборота (поставок сырья, промежуточных продуктов переработки, средств производства, транспорта, реализации и т.д.) до формируется за счет глобальных промышленных цепочек[9]. В некоторых отраслях России, например, фармацевтике, эта доля достигает 80% и изменить ее быстро невозможно. Возникает ситуация импортной зависимости и взаимозависимости, которая в политическом и военном плане выгодна тем странами – лидерам, которые создают эти «производственно-транспортные цепочки» и в наименьшей степени от них зависят. Очевидный и яркий пример в ходе политического конфликта на Украине – отказ банковских систем «VISA» и «MasterCard», где доля российских клиентов не достигала 5%.

В растущем геополитическом противостоянии безопасности государств уже не может быть обеспечена только традиционными средствами обеспечения военной безопасности. Логика такова: наряду со средствами вооруженной борьбы (которые будут продолжать модернизироваться) и созданием качественно новых видов и систем ВиВТ, появляются силовые (но не военные) средства противодействия. Речь идет прежде всего о том, что сами средства обеспечения безопасности в XXI веке стремительно меняются, во-первых, и появляются новые, во-вторых. Происходит очевидный процесс выделения невоенных средств ведения силовых действий – прежде всего информационно-пропагандистских, гуманитарных, культурно-образовательных, сетевых, организационных, политико-дипломатических, экономических, финансовых и пр. – которые становятся главными инструментами обеспечения или дезинтеграции национальной безопасности.

В это же время происходит дальнейшая диверсификация традиционных и новых средств вооруженной борьбы, среди которых выделяются в качестве ведущих такие, как силы для специальных операций, «частные армии», гражданские вооруженные формирования и т.д.

Отдельно следует сказать о появлении и стремительно растущем значении высокоточного оружия и средств воздушно-космической обороны (ВТО и ВКО), которые должны обеспечить «силовой фон» для применения силовых и вооруженных невоенных акций. Без гарантированного «прикрытия» с воздуха применение любых силовых средств – как вооруженных, так и гражданских – бессмысленно. Эти же средства нападения и обороны способны гарантировать достижения политических целей конфликта на стадиях, когда они еще не переходят в масштабные вооруженные операции. Таким образом в XXI веке способность обеспечения национальной безопасности и суверенитета государств зависит от двух основных силовых групп: невоенных и собственно военных, среди которых выделяются отдельные способы и средства, которые можно изобразить на следующей логической схеме.

Если говорить коротко, то суть этих изменений свелась к возникновению во многом тождественности между понятием «безопасность» (которое в ХХ веке несло преимущественно политическую нагрузку) и способностью гарантировать, пример, эффективную ВКО.

Такое же тождество, по сути, возникло и между понятием «суверенитет государства» и «эффективная ВКО». События в Югославии, Афганистане, Ираке и Ливии продемонстрировали наглядно, что политические цели войны достигались преимущественно при помощи применения высокоточных систем оружия, которые поражали в приоритетном порядке:

– цели политического руководства и административного управлении;

– средства ПВО и военного управления;

– средства, обеспечивающие коммуникацию, связь и распространение информации, включая СМИ;

– собственно военные цели и объекты промышленности.

Таким образом возникла тесная взаимосвязь между способностью обеспечить военную безопасность от воздушно-космического нападения с понятием «национальный суверенитет» и региональной и международной безопасностью. Система международной или региональной безопасности, которая не гарантирует защиты от воздушно-космического нападения (т.е. высокой степени военно-политической интеграции ВС и военно-политического руководства), стала в XXI веке простой фикцией. Это наглядно проявилось в ходе воздушно-космических операций против Югославии, Афганистана, Ирака и Ливии, которые входили в систему международной безопасности под эгидой ООН, Лигой арабских государств и др. организаций.