Конфронтация между Соединенными Штатами, с одной стороны, и Китаем и Россией — с другой, уже налицо, но значение факторов жесткой силы и экономической мощи постепенно будет уменьшаться … все более острым будет становиться соперничество в интерпретации реальности, производстве смыслов и трансляции ценностей[1]

Д. Ефременко, политолог

Перенос акцентов противоборства между ЛЧЦ после 2025 года на области ценностей, смыслов и интерпретаций, вероятно, неизбежен. Он фактически уже начался с формирования в конце XX века отдельных ЛЧЦ, их центров силы и военно-политических коалиций[2]. Кризис либеральной глобализации 2008 года еще больше ускорил этот процесс, который привел к переоценке политических приоритетов в стратегии ЛЧЦ с традиционных политических целей и задач на ценностные и цивилизационные. Именно эти приоритеты после 2008 года стали выходить на первый план, оттесняя традиционные цели политики, что очень наглядно стало видно на примере политики ЕС и политика западной ЛЧЦ в целом применительно к событиям на Украине, в Сирии и целом ряде других стран.

Эта общая тенденция в практическом плане вылилась в два мощных тренда, народившихся в первом десятилетии XXI века, но которые будут доминировать, как минимум, в ближайшие десятилетия. Они отмечаются многими исследователями и лежат в основе подхода США к современным внешним угрозам[3]:

— во-первых, «блок спорных норм» («contested norms»), которые будут использовать нарождающиеся новые центры силы — государства и отдельные акторы, — угрожающие интересам США;

— во-вторых, хаотизация, «устойчивый беспорядок» («persistent disorder»), создающийся государствами, которые не способны справиться с внутренними кризисами и проблемами.

Получается, что объективный перенос акцентов в противостоянии государств и их коалиций на системы ценностей совпадает в настоящий период развития МО с процессами усиления противоборства между нарождающимися и прежними центрами силы и хаотизацией, вызванной дестабилизацией внутри многих государств. Используя нашу модель политического процесса, политику США в период после 2025 года можно прогнозировать следующим образом, экстраполируя существующие процессы.

Рис. 1. Модель политики США после 2025 года, основанная на известных парадигмах

Где:

— влияние вектора «Б» — «А» (за счет новых центров силы и хаотизации) на политику США резко усиливается и приобретает еще более долгосрочный, системный и стратегический характер;

— происходит неизбежное усиление и влияния влияние вектора «Б» — «Д» (внешних условий на правящую элиту) и на вектор «Б» — «Г» (политические цели и задачи);

— из этого со всей неизбежностью следует, что США для того, чтобы противостоять растущему внешнему влиянию, с одной стороны, и усилить свое влияние, с другой, придется… в еще большей степени воздействовать по направлениям этих векторов, как на новые центры силы, так и новых акторов.

Усиление этого внешнего влияния США на другие субъекты и акторы МО уже к 2017 году привела к перерастанию влияния в новое качество — «принуждения», а дальнейшем и «силового принуждения», которые, в свою очередь, приобретает во все большей степени черты военно-силового принуждения («the power to coerce»).

Эта политика приобрела свои основные черты к началу XXI века и отчетливо проявилась в конфликтах в Афганистане, Ираке, Ливии, Украине и Сирии.

Важно также отметить, что достаточно системная и долгосрочная стратегия США приобрела еще более долгосрочный и системный характер, что объясняется вполне объяснимыми причинами: продолжительность влияния на системы ценностей должна быть значительно дольше, чем на политическую элиту или политические цели. Это продолжительное влияние на систему ценностей, таким образом, перешло по своему характеру от требований политической конъюнктуры к требованиям, предъявляемыми цивилизационному влиянию. В самом общем виде эту эволюцию влияния факторов «Б» на факторы «А» можно описать следующим образом.

Рис. 2. Эволюция влияния факторов «Б» на факторы «А»