Революции затевают не бедняки, а представители растущего среднего класса, раздраженные преградами на своем пути вверх по социальной лестнице[1]

Ф.Фукуяма, политолог

Существует прямая связь между наличием, численностью и качеством «творческого» класса и военной мощью страны, её способностью обеспечивать свою безопасность в ухудшающихся условиях ВПО. Прежде всего, «творческий» («креативный») класс и социальные группы этого класса являются главное движущей силой развития экономики, создавая до 90% прироста ВВП, и общества, генерируя новые эффективные  институты государственного и общественного развития. Их количество и качество определяют мощь, в том числе военную мощь, государства и нации в современном мире. Прежде всего мощь ОПК, качество ВВСТ и качество вооруженных сил и военного искусства.

Это означает, что военно-политическое будущее России к 2025 году в решающей степени будет определять такое качественное состояние российского общества, когда, прежде всего, оно определяется качеством и количеством человеческого капитала, который в наибольшей степени концентрируется в более узком социальном слое — созидателей-творцов — «творческом» («креативном») классе.

Именно этот, достаточно узкий слой, составляющий менее половины среднего класса, является основным создателем и производителем продукта и услуг в ХХI веке. Если предположить, что средний класс современной России (во всех своих слоях) не превышает 20%, то «творческий класс» нашей страны вряд ли превысит половину этой цифры, т.е.15–20 млн человек, хотя ряд западных исследователей полагает, что он может достигать (в силу российской специфики) и 35–40 млн человек.

Таким образом, основу политической, экономической и военной мощи государств во всё большей степени составляет национальный человеческий капитал и институты его развития, который в возрастающей степени будет концентрироваться в социальных слоях, называемых «средним классом» и его более узкой прослойке — «креативном классе». Именно эта социальная группа будет во все большей степени влиять на развитие экономики и общества[2]. И именно эта группа, условия её развития, должны быть в эпицентре внимания российской власти.

В период до 2025 года сохранится бурно развивающаяся и недооцененная до сих пор в полной мере тенденция увеличения абсолютной и относительной численности «среднего класса» в новых центрах силы. Как и увеличение значения человеческого капитала и его институтов, которые концентрируются в этих центрах, являясь главными драйверами развития. О чем было много написано прежде, в том числе и мною, но что практически не повлияло на политику правящей элиты России. Если, по оценкам западных служб, в 2000 году на эти страны приходило меньше 20% общей численности представителей среднего класса, а в 2020 году ожидается около 40%, то к 2030 году численность этих социальных слоев в новых центрах силы превысит 60%, а в 2050 году — еще больше. Это изменение в соотношении сил лучше чем соотношение ВВП характеризует реальную мощь и влияние лидеров ЛЧЦ и их коалиций в будущем.

Одним из других важнейших дестабилизирующих долгосрочных последствий (кроме стремительного роста военной мощи) будет быстрый рост числа граждан развивающихся стран, принадлежащих к «среднему классу», что, в свою очередь, потребует быстрого роста необходимых потребляемых ресурсов. В частности, стремительно растёт число граждан развивающихся стран, которых, по стандартам потребления Запада, относят к среднему классу, вследствие чего резко возрастает спрос на продукты питания, воду, сырьё, увеличивается «давление человека» на окружающую среду. Так, прибавка в численности среднего класса Китая за последние 40 лет в 300 млн человек привела к резкому росту потребления молока и других товаров и услуг, которые прежде китайское общество использовало в незначительных объемах.

Руководство КПК и КНР, сформулировавшее задачу быстрого роста благосостояния граждан до «среднемирового» уровня, тем самым фактически увеличило запросы на потребление продовольствия, энергоресурсов, питьевой воды и прочих ресурсов в десятки раз уже к 2030 году.

Аналогичная ситуация складывается в Индии, странах Африки и Азии, где нормы потребления увеличены в несколько раз, а производства — растет существенно медленнее. Происходит разрыв, который угрожает стабильности и уже вызвал мощную волну миграции, которая будет развиваться дальше еще стремительнее.

В результате таких сдвигов в социальной структуре обществ происходят не менее радикальные изменения в структуре экономики, эффективности развития науки и техники, имеющие самые серьезные последствия для безопасности страны. Так, лидерство США во второй половине XX века во многом было обеспечено лидерством в области науки, техники и технологиях, которое постепенно было оттеснено другими странами:

Рис. 1. Расходы на науку в США (общие и федеральные)[3]

Это обстоятельство (уменьшение доли расходов на НИОКР США по сравнению с остальными странами), как оказывается, сильно беспокоит США потому, что их бесспорное лидерство во второй половине XX века стало сокращаться, прежде всего, за счет увеличения доли расходов на науку в некоторых странах. Как видно из графика, представленного ниже, абсолютная доля США в финансировании НИОКР выглядит не столь выдающейся на фоне усилий других стран, которые позволили себе резко увеличить расходы на НИОКР. Так, например, расходы на НИОКР Китая выросли пропорционально ВВП на 90%, но даже расходы других стран относительно ВВП выросли больше, чем у США:

 Рис. 2. Увеличение доли расходов на науку в ВВП некоторых стран[4]

Как показано на диаграмме, доля США в мировых НИОКР сократилась за период 1960–2013 годов с 69% до 30% (а государственных военных НИОКР с 36% до 4%). При этом уменьшение доли США отнюдь не было связано с сокращением ими расходов на науку, а ростом таких расходов в других странах:

Рис. 3. Сравнение расходов на НИОКР в период 1960–2013 гг.[5]

В постоянных ценах федеральные расходы США на НИОКР были в 2,2 раза больше, чем в 1960 году, в то время как общие расходы на науку (государственные, общественные и частные) за этот период выросли в 5,4 раза по сравнению с 1960 годом:

Рис. 4.  Доля представителей среднего класса различных стран (в процентах)[6]

Прежде всего, это выразится в неизбежном нарастании военно-политического конфликта между ЛЧЦ, о котором еще в 90-е годы предупреждал С. Хантингтон. Причем силовую и военную составляющие этого конфликта формируют США, стоящие во главе военно-политической коалиции Запада. Именно в интересах этой коалиции США создали такое новое явление как Военную организацию коалиции, которая фактически управляет политикой этих стран и направлена против других ЛЧЦ и центров силы. Прежде всего, если говорить о военном противоборстве, — против России[7].

В результате старения населения в развитых странах и, как следствие, нехватки рабочей силы, произойдёт глобальный рост миграции населения из бедных стран в более богатые[8], что неизбежно изменит как социальную, так и этническую структуру российского общества и, как следствие, — состояние внутриполитической стабильности в некоторых регионах России.

В целом проблемы, связанные с развитием человеческого капитала, станут ключевыми для развития тех или иных сценариев России до 2025 года. Для России эта проблема станет важнейшей для выживания в XXI веке. Прежде всего с точки зрения развития ее государственной и цивилизационной мощи, определяемой количеством и качеством человеческого капитала нации, способностью ее представителей к творческому мышлению и эффективностью институтов развития человеческого капитала. С количественной точки зрения, России удалось стабилизировать демографическую ситуацию, обеспечив в целом символический прирост населения в 2011–2017 годы, что, однако, не повлияло на общую негативную тенденцию в этой области: на фоне роста населения и качества НЧК новых центров силы российский потенциал, не увеличивается, а снижается[9].

Как видно из существующих оценок (рис. 5), лидерами демографического роста до 2025 года будут Индия, Бразилия и страны Африки, что неизбежно будет оказывать влияние на соотношение сил между ЛЧЦ и центрами силы.

Рис. 5. Средний уровень возраста населения в различных странах в 2017–2030 годы[10]

Для России, как уже говорилось, эта тенденция имеет явно негативное значение, которое можно компенсировать мероприятиями в двух областях:

— во-первых, увеличением демографического прироста (рождаемости, сокращения смертности, продления жизни и пр.);

— во-вторых, увеличением качества человеческого потенциала (образования, доходов, науки, культуры, пр.).

Падение жизненного уровня граждан России — крайне дестабилизирующий внутриполитический фактор, присутствующий с 2014 года. Он ведет не только к отставанию России в социальном развитии от Запада, но и абсолютному ухудшению положения среднего и креативного класса, который по показателям дохода сократился на 10–15 млн человек за эти годы. Краткосрочный рост доходов россиян в январе 2017 года не переломил тренд, говорится в новом мониторинге Национального исследовательского университета (НИУ) Высшей школы экономики (ВШЭ): с 2014 года реальные доходы россиян упали уже почти на 20%.

«Начиная с февраля статистика снова фиксирует падение, — констатирует НИУ ВШЭ. — По итогам первых пяти месяцев 2017 года его глубина достигла 1,8% по отношению к соответствующему периоду прошлого года. Таким образом, май 2017 года стал, по сути, тридцать первым месяцем сокращения реальных доходов россиян и по сравнению с октябрем 2014 года — последним периодом устойчивого роста реальных доходов: падение за прошедшее время составило 19,2%».

Реальная зарплата при этом продолжает вялый восстановительный рост — по итогам первых пяти месяцев 2017 года прирост составил 2,9% к прошлогоднему уровню. Падение реальных пенсий было прервано единовременной выплатой 5000 руб. в январе, но в мае этот показатель вернулся к уровню годичной давности. В целом с октября 2014 года по апрель 2017 года реальные пенсии сократились на 6,9%. «Рост пенсий и зарплат на фоне падения денежных доходов свидетельствует о том, что высокими темпами сокращаются такие источники денежных поступлений, как доходы от собственности и предпринимательский доход», — констатирует НИУ ВШЭ.

По данным мониторинга ВШЭ, с ноября 2014 года по конец мая 2017 года розничный оборот товаров и услуг сократился на 19,4%, прирост потребительских цен составил 25,7%, причем продукты подорожали на 28,5%, непродовольственные товары — на 26,2%, услуги — на 21,3%.

Сегодня очевидно, что новые информационные технологии приводят к включению в политические процессы новых социальных групп. Даже если иногда кажется, что это не так, что активисты социальных сетей уходят от политических реалий, а сама политика дискредитирована. Под этим давлением будет изменяться и сам общественный запрос, и политические институты, которые его должны удовлетворять. Ключевое слово нашего времени — «участие» или «инклюзия», если говорить более научным языком. Глобальный процесс, который сегодня переживает мировая политическая система, можно назвать очередной волной демократизации, т.е. вовлечением в политическое участие социальных слоев и страт, ранее там не присутствовавших. То, что иногда называют кризисом демократии или разочарованием в ней, на мой взгляд, является переходом демократической системы на новый исторический виток, который будет характеризоваться именно расширением «участия», — считает Е. Шульман[11].

Глобальный процесс, который сегодня переживает мировая политическая система, можно назвать очередной волной демократизации.

Могучий драйвер этого вовлечения — новые информационные технологии распространения информации, социальные сети, которые способствуют наращиванию глобальной связанности («connectivity»), и это, конечно, позитивное явление. Но, к сожалению, демократизация — не всегда красиво выглядящий процесс. Предыдущая его волна, произошедшая в начале XX века, включила тогда же возникшее массовое общество в политику, до этого бывшую почти исключительным делом элит. Массовое общество проявило себя в том числе и глобальными войнами, волнами геноцидов и межнациональных конфликтов. Ответом на запрос этого нового участия были в том числе и тоталитарные проекты ХХ века, а не только увеличение числа и качества демократий. Другое дело, что демократии победили. То, что сегодня называют популистским реваншем, ростом популярности ультраправых сил — следствие вхождения в политику людей, которые раньше ею не интересовались, были «самоисключены» из нее, выдавлены под воздействием существующих на неформальном уровне цензов — образовательного, ресурсного и т.д.

Пространство политики расширяется вместе с расширением числа и круга охваченных ею людей. Современное усложнение общественных отношений или усложнение самой ткани социума происходит за  счет большей диверсификации обществ, новых глобальных волн миграции, и большей толерантности, которая тоже часть этого процесса инклюзии — включения в число людей, обладающих правами тех, кто раньше ими не обладал. Всю историю человечества можно рассматривать как такую расширяющуюся инклюзию. Права сначала были привилегией только молодых и сильных охотников, потом стали правом всех свободных мужчин, далее — женщин, инородцев и иноверцев, инвалидов, детей и т.д.

От глобальных процессов, даже если очень сильно захотеть — никуда не уйти. Другое дело, что современный социум всё больше напоминает Высокое Средневековье на новом техническом уровне, чем массовые общества XX века или абсолютистские монархии XVII– XIX веков. Сегодня общество соткано из разных лоскутков, напоминает «винегрет» народов или контурные карты с высокой легкостью перемещения по ним, высокой мобильностью, которая, кстати, как это ни парадоксально, тоже сопоставима с мобильностью в Средние века[12].

В предисловии к «Истории упадка и разрушения Римской империи» Гиббон, например, пишет, что за три часа на дилижансе вас привозят в другое государство, к другому монарху, у которого свои правила. Имеется в виду, что если один царь тебе не нравится — можешь уехать к другому. А во времена Римской империи Сенека, напротив, взывал, что никто не сможет спастись от гнева Цезаря, поскольку на какой бы край Земли не попал, все равно будет на территории Рима. Сегодня средоточие этой лоскутности и разнообразия — всё более богатые и самостоятельные города (что тоже несколько напоминает Европу XIV– XVI века). Городская жизнь, чрезвычайно сложная, мозаичная, основанная на сложных системах взаимосвязей, требует принципиально другой степени гражданского участия.

Я предпочитаю мыслить в терминах общественного запроса. Гражданский запрос формируется не потому, что люди сидят и думают «а хорошо бы заняться развитием самоуправления», а потому что у людей есть деньги и свободное время, которого становится все больше. Как говорят нам исследования, по сравнению с 1980-ыми годами у жителя Великобритании в среднем стало на 7 часов свободного времени больше. С другой стороны, люди осознают, что живут в сложных негомогенных сообществах и это повышает у них потребность договариваться друг с другом, потребность включаться в то, что происходит «наверху» во время принятия важных, затрагивающих их жизнь решений. Поэтому в странах, где развитие городского самоуправления не прерывалось насильственным централизованным планированием высока и степень участия граждан в политике, и автономия местных властей от центра. Напротив, в таких странах, как Россия, приходится нарабатывать традицию участия граждан в политике на городском и местном уровне фактически с нуля (если не с минуса)[13].

Я беспрерывно говорю, что муниципальный уровень — самый главный в политике. Это базовый этаж, с которого начинается любая борьба за свои права и интересы. Городское население в России ущемлено в правах, не представлено ни на каком уровне власти, что противоестественно.