В начале 20-х годов нынешнего века перед российской правящей элитой стоит задача, которая во многом аналогична задаче, стоявшей перед советским руководством во второй половине 30-х годов: насколько вероятно, реалистично и когда именно произойдёт нападение Германии и её союзников на СССР. Как вспоминал один из руководителей советской разведки тех лет Павел Судоплатов, не смотря на мощный диверсионно-разведывательный аппарат, располагавший более 300 ценных источников информации, у советского руководства определённости не было. По двум основным причинам: во-первых, в самой Германии не было ясности в политическом руководстве относительно нападения на СССР, до поражения Великобритании или после. Это находило выражение не только в колебаниях в верхушке военно-политического руководства, но и в конкретных планах подготовки военных действий. Во-вторых, в советском руководстве существовала политическая линия «Сталина-Молотова», предполагавшая не только заключение пакта о нейтралитете, но и дальнейшей возможности договорённости с Гитлером[1].

Нет такой определённости и у современного российского руководства. С одной стороны, очевидно, что происходит развитие (даже ускоренное развитие) военно-силового варианта сценария ВПО, создающего прямую военную угрозу РФ на нескольких стратегических направлениях. С другой стороны, наличие ЯО и эффективных систем ПРО-ПВО в России делает такое нападение очень рискованным для самого агрессора. Очевидно, что в этом случае на Западе пытаются совместить усиление военно-силовой эскалации со стратегией избегания прямых рисков военных действий. Прямая угроза в этих условиях может восприниматься не только как реальность, но и как мощный инструмент, гарантирующий эффективность применения силовых, но невоенных мер и средств во внешней политике.

Изменение МО и ВПО в мире неизбежно оказывает сильное влияние на национальную стратегию любого государства, причём сила этого влияния варьируется от «абсолютного» (когда изменения ведут к качественным социально-политическим и экономическим изменениям субъекта МО), – как правило, в результате военных действий или коренного изменения в системе МО-ВПО, – до незначительных, а порой и незаметных, второстепенных, когда страна проводит изоляционистскую политику[2]. Так, например, внешние изменения (уничтожение СССР, распад соцсистемы) крайне негативно сказались на социально-политическом и экономическом положении многих государств бывшего Социалистического содружества – от Монголии до Кубы. Но это влияние сказалось по-разному для Кубы и КНДР, с одной стороны, и для бывших социалистических стран Европы, – с другой.

Конечный выбор национальной стратегии в итоге, как и в 1941 году, остаётся за правящей элитой страны, которая несёт полную ответственность за такой выбор. И не только в военно-политической области, но и в перспективе сохранения суверенитета и идентичности нации. В этом смысле прав Л. Кудрин, который пишет в предисловии к известной работе о современной стратегии Дж. Малагана: «Если провалится корпоративная стратегия, люди потеряют работу, а акционеры часть состояния. Если же несостоятельной оказывается стратегия государства, можно разрушить систему здравоохранения, навсегда отстать в технологическом развитии, потерять лучшие умы и таланты целого поколения»[3]. К сожалению, сам Л. Кудрин пришёл к таким выводам с существенным опозданием – в бытность его в правительстве, он избегал любых стратегических разработок, ограничившись тщательной текущей работой.