«Переходный период» 2018-2024 годов – жизненно важный период для России, своего рода «точка бифуркации», – который может завершиться прямым и масштабным военным столкновением, когда стороны будут преследовать самые решительные и бескомпромиссные цели, либо России удастся сохранить интенсивность  противоборства на нынешнем, военно-силовом уровне.  Итог этого военно-силового столкновения ещё до 2024 года во многом будет предопределяться соотношением уровней развития информационных и иных технологий[1], который уже не может быть компенсирован простыми военно-техническими модернизациями систем ВВСТ, насчитывающих (как основные российские системы) 50 и даже 70 лет.

Из этого предположения следует, что принципиально важно попытаться определить будущую краткосрочную и среднесрочную перспективу развития военно-политической обстановки (ВПО) в мире и политику  западной коалиции потому, что способность противодействия России наиболее вероятным угрозам, которые  возникнут в эти годы, будет наиболее трудно обеспечить, учитывая крайнюю ограниченность по времени и имеющимся в России военно-техническим возможностям[2].

Так, принятый военный бюджет США на 2019 ф.г. в совокупности превышает 900 млрд. долл., а вместе с другими союзниками – более 1300 млрд. долл., что позволяет западной коалиции развивать все основные направления военно-технического прогресса (НТП) и технологии. Не трудно прогнозировать, что масштабы военных расходов западной коалиции будут ежегодно увеличиваться до 2021 года, как минимум, на 70–80 млрд. долл. Учитывая сохраняющееся технологическое отставание России и финансовые возможности (в 20–25 раз меньше, чем Запада), становится понятным, что решения по разработке и созданию сил и средств силового противодействия должны приниматься чрезвычайно точно и своевременно.

Суммируя имеющуюся на середину 2018 года информацию и известные прогнозы, можно с высокой степенью вероятности предположить, что в качестве наиболее вероятного сценария будущего развития МО и ВПО предлагается гипотеза неизбежности развития сценария глобального военно-силового противоборства западной ЛЧЦ с китайской и российской ЛЧЦ[3]. Эта гипотеза основывается не только на заявлениях Д. Трампа и представителей его администрации о готовности использовать эскалацию силовой политики до степени применения военной силы, но на анализе реальных намерений, интересов и ведущейся материально-технической подготовке.

 Все эти признаки указывают на стремление США к применению самого широкого спектра сил и средств силовой политики, включая военной силы. В немалой степени потому, что процесс потери ими контроля над развитием ВПО в мире приобрёл определённое ускорение. Это ускорение может привести к выходу политики США к 2021 году в зону «бифуркации», когда они захотят перейти от силовой политике к военно-силовой. На мой взгляд, в силу прежде всего этих обстоятельств развитие ВПО в мире после 2021 года будет реализовываться в трех наиболее вероятных вариантах[4]:

– «оптимистическом»;

– «реалистическом»;

– и «пессимистическом» – в зависимости от военно-технической готовности правящих кругов США и их союзников, той роли, масштабов и способов использования военной силы среди других инструментов насилия новой публичной дипломатии, которые представляются наименее опасными и наиболее эффективными. Иными словами, если степень военно-технической готовности к войне у США будет высокая к 2021 году, то они будут принимать решение об использовании военной силы. Несколько лет назад была сделана попытка обосновать в качестве такой сценарий развития стратегии США и рассмотрены некоторые варианты[5]. Последующие 4 года развития ВПО в принципе подтвердили эту логику.

Модель такой гипотезы, основанной на возможной концепции противоборства западной ЛЧЦ в 2021–2025 годы, исходя из логики развития ВПО в 205-2021 годы, в заведомо несколько упрощенном виде представляет собой следующую картину, представляющую собой по сути дела «переходный период» к открытым военным действиям.

Как видно из рисунка, к 2021 году США должны взять под контроль развитие ВПО в мире, что предполагает решение следующих задач:

– пересмотра отношений в рамках западной военно-политической коалиции в пользу США с целью повышения возможностей (политических, военных, экономических, информационных и пр.) использовать в своих интересах не только своих союзников  по НАТО, но и по всей широкой коалиции. Требования повысить военные расходы, консолидирование политики, участия в совместных операциях и т.д. будут до 2021 года возрастать до степени, когда США смогут быть уверены в лояльности своих союзников, численность которых в Европе и в мире должна существенно вырасти. В эти же годы США смогут использовать, либо даже дезинтегрировать те союзы и договорённости, которые могут препятствовать этой цели (ТПП, ТАП или ООН и пр.);

– до 2021 года США и их союзники попытаются взять под контроль оставшиеся страны и регионы (Иран, КНДР, РФ и др.), либо максимально дестабилизировать в них ситуацию, внести хаос и лишить их способности к самостоятельной внешней политике;

– по отношению к ЛЧЦ и новым центрам силы будет продемонстрирована максимальная способность и готовность применения силовых (прежде всего, не военных – информационных и иных) средств и мер с целью принудить их следовать курсу западной коалиции[6];

– наконец, по отношению к России, как наиболее актуальному противнику, будет полностью завершена подготовка перехода от силовой политики к военной политике: создана соответствующая военно-техническая база, подготовлены «облачные противники» и союзники, дестабилизирована внутриполитическая ситуация (в том числе с помощью санкций) и т.д.

Следует понимать, что такой сценарий развития ВПО и отношений с Россией до 2021 года и после этого периода предполагает возможность реализации в нескольких вариантах. С точки зрения использования военных инструментов насилия среди всего набора силовых инструментов американской внешней политики, это означает, что вероятность реализации того или иного варианта этого сценария будет зависеть от  многих факторов и тенденций, в том числе и выходящих за пределы стратегического планирования США:

– «оптимистический» вариант сценария – самый «мягкий» вариант отношений, предполагает, что и после 2021 года силовое противоборство не будет формально и массово переходить границ и превращаться в прямое и открытое вооруженное противостояние. Этот вариант допускает, что США, как и прежде могут использовать военные и вооруженные инструменты политики в отношении России в ограниченных масштабах и не формально, не публично, сохраняя политические и дипломатические отношения на официальном и низком уровне;

– «реалистический» вариант сценария, – когда силовое противоборство с РФ получит дальнейшее развитие даже по сравнению с 2018 годом и не только в области санкционной политики, но и прямого вооруженного противостояния в отдельных регионах, а именно:

– во-первых, будет сопровождаться активными действиями экстремистских, террористических и иных организаций при поддержке западных ССО на различных ТВД: прежде всего, юго-западном (украинском), кавказском, среднеазиатском;

– во-вторых, когда силовое противоборство перерастёт в противоборство на новых ТВД (в киберпространстве, космосе, социальных сетях и пр.);

– наконец, третий, «пессимистический» вариант, когда силовое противоборство превратится в масштабное военное противоборство на разных ТВД, и на разных уровнях военного конфликта, либо войны.

Реализация того или иного варианта этого сценария, на мой взгляд, будет зависеть от самых различных факторов, причём не только политических или военных, но и социальных, технологических, информационно-когнитивных и пр. Причём, учитывая высокую степень риска при использовании вооруженного насилия, эти средства и способы будут использованы при следующих условиях:

– при гарантии сохранения контроля над эскалацией силового противоборства, когда ситуация не должна выходить из-под политического контроля, т.е. всегда должен присутствовать момент и возможность «сделать шаг назад» в эскалации;

– когда приоритет отдаётся силовым, но не военным инструментам политики (даже при условности их деления, например, в области киберопераций);

– когда используются в качестве «облачных противников» неформальные акторы, либо союзники по коалиции.

Известно, что при самом лучшем стратегическом планировании остаётся до конца недооцененное влияние двух групп факторов: во-первых, объективных факторов и тенденций, а, во-вторых, субъективных, личностных факторов. Так, среди объективных факторов наиболее влиятельным выделяется технологический фактор. Например, как считает PW, среди объективных факторов могут быть следующие пять веду ведущих, основных, которые окажут неизбежно влияние на развитие отдельных ЛЧЦ, центров силы, их коалиций и отдельных государств:

– развитие технологий;

– демографические изменения;

– сдвиги в расстановке экономических сил;

– изменения в области климата и ресурсов;

– процессы урбанизации

[7]

Не ясно влияние экологического фактора на развитие ВПО, хотя предположений, в т.ч. футуристических, – множество.  Очевидно также, что появление технологий гиперзвука и БЛА откровенно провоцирует государства на ведение военных действий. Не менее провокационны и изменения в соотношении экономической мощи, которые ведут к радикализации не только экономических, но и торговых, и политических отношений: «торговые войны» Д. Трампа в 2018 году с КНР и другими странами прямо провоцируют обострение политических отношений в мире.

Но важны также и субъективные, в особенности информационные и когнитивные особенности, подготовки и принятия политических решений. Так, если речь идёт об информационных технологиях и социальных сетях, то яркие примеры – попытки обвинить Россию во влиянии на выборы в США и Германии, в поддержке радикальных групп и пр. действия в киберпространстве, – стали фоном всей внешней политики США и Запада в 2016–2018 годы.

Следует особо отметить, что во всех возможных вариантах предложенного сценария отношений западной ЛЧЦ с другими ЛЧЦ усиливается силовой (в особенности информационный и кибернетический) и военно-прикладной компонент, доля которого среди других средств взаимодействия неуклонно растет. Это хорошо видно даже на краткосрочной динамике отношений США с Россией и КНР в 2018 году. Достаточно привести примеры с регулярными попытками США обвинить российских и китайских хакеров во «взламывании» информационных ресурсов, публикации «специальных» докладов и пр. информационных действиях.

Общая информатизация экономики и политической жизни привела к тому, что именно эта тенденция стала отражать прежде всего общую направленность развития МО и ВПО в мире, которую можно коротко охарактеризовать как «эскалацию» информационной политики «силового принуждения» США[8]. Эта силовая политика постепенно легализовалась в политике «новой публичной дипломатии», где собственно политико-дипломатические меры зачастую заменяются информационно-силовыми и даже информационно-военными.

Информационно-силовая политика изменила и свой пространственный охват. В последние два десятилетия отмечается резкий всплеск военных конфликтов низкой и средней интенсивности, которые несут в себе не только потенциальную угрозу перерастания в крупные, глобальные конфликты. Примечательно, что все международные конфликты и войны последних лет имели перед начало фазу «информационных войн». Особенно заметным впервые это стало перед бомбардировкой Югославии, когда США и НАТО создали специальный комитет по информационной подготовке к войне. В дальнейшем эта практика стала принципом действий западной военно-политической коалиции, выделяя следующие этапы:

– этап критики правящего режима;

– этап поддержки недовольных;

– этап официальной информационно-пропагандистской поддержки;

– этап информационно-политической поддержки (включая международные организации);

– наконец, этап военно-информационных действий.

Всё это, естественно, отразилось на общем состоянии в мире, когда ВПО стала характеризоваться наличием большого числа постоянно существующих и новых конфликтов и войн. Так, в докладе немецкого института «Глобальный барометр. 2012», например, подтверждаются следующие тенденции, из которых видно, что конфликты «низкой и «средней» интенсивности существенно увеличились в последние годы[9].

Разрастание численности, интенсивности и длительности конфликтов резко увеличилось после 1990 года, когда, как казалось, закончилась холодная война, исчезли идеологические противоречия и мир превратился в «однополярную»  структуру, которую полностью контролировали США. Произошло обратное: господство США усилило напряженность и интенсивность применение военной силы. Более того, перенесло эту напряженность из области идеологии в область межцивилизационных отношений, о которых ещё С.Бжезинский говорил как о более конфликтных и бескомпромиссных. По сути дела современная политика в мире, но особенно в Евразии это больше цивилизационно-ценностное мировое противоборство, все более приобретающее уже не только силовые, но и вооруженные черты, а не простое соперничество государств, о котором в свое время говорили достаточно много[10].

Не случайно и то, что число конфликтов высокой интенсивности «растёт медленнее», чем другие конфликты. Военные и экономические риски становятся в XXI веке слишком высоки, а их эффективность – сомнительна. Поэтому, предпочтение отдается «гибридным» войнам – прежде всего, сетевым и сетецентрическим, «proxy», война, когда собственно агрессор скрывается за спиной управляемых им субъектов МО – как государств, так и негосударственных акторов. Последние войны в Ираке, Афганистане, Сирии, Йемене 2012–2018 годов ясно показывают, что эффективность выше, когда воюют «союзники» западной коалиции. Именно такой подход характерен и для развития конфликта на Украине в 2014–2018 годах. Если бы, допустим в него прямо вмешались ВС США и НАТО, то они получили бы решительный отпор внутри самой Украины, а русофобская политика превратилась бы в антиамериканскую.

Сказанное означает, что изменение направления в развитии сценариев или их вариантов МО имеет для эволюции ВПО и планов военного строительства в России  до 2021 годов очень важное, даже приоритетное значение, ибо отражает коренные изменения не только в фундаментальном характере МО и ВПО, но и в военной организации, военном планировании и военном строительстве. Такие изменения можно отчасти предусмотреть и даже сознательно запланировать, если внимательно анализировать эволюцию развития МО, а также пытаться прогнозировать ее последствия.

Не случайно в феврале 2015 года Б. Обама, презентуя конгрессу США новый вариант Стратегии национальной безопасности, подчеркнул смещение акцентов в военной политике страны с сухопутных крупных операций на другие формы использования военной силы: неудачи в военной области потребовали корректив во внешнеполитической стратегии. Это – пример того как не только изменения в МО воздействуют на ВПО, но и наоборот – изменения в ВПО и даже конкретной СО влияют на международную обстановку в глобальном масштабе.

Вот почему необходимо тщательно следить за развитием других возможных сценариев развития МО, которые неожиданно могут превратиться в единственный наиболее вероятный сценарий, конкретизированный к отдельной стране. То, что он пока что остается гипотетическим, не должно вводить в заблуждение: смена технологических парадигм, особенно в области информатики и связи, может неожиданно, «вдруг», привести к появлению нового варианта или даже сценария развития ВПО.

Более того, как показывает история, мы не можем даже категорически точно прогнозировать развитие отношений между государствами с совпадающими стратегическими интересами и с близкими социально-политическими системами. Так, Китай, помогавший Северному Вьетнаму много лет в войне с США, уже через несколько лет напал на своего союзника, развернув полномасштабную войсковую операцию, а бывшие страны Социалистического содружества в течение нескольких лет перешли из категории в течение нескольких лет перешли из категории «союзники» в категорию «противников». Необходимо помнить, что политические «намерения» меняются значительно быстрее чем «интересы», а тем более «потенциалы».

Автор: А.И. Подберёзкин

>>Полностью ознакомиться с учебным пособием "Современная военно-политическая обстановка" <<