Сообщения из Рима полностью шли через мой отдел: я должен был их редактировать для предоставления Гитлеру[1]

В. Шеленберг, начальник СД

Точная оценка опасностей и угроз – потенциальных и реальных – традиционная основа анализа и прогноза ВПО, от которой зависит вся дальнейшая политика государства. Проблема, однако, заключается в том, что такая оценка, как правило, субъективна – в зависимости от тех или иных политических и иных предпочтений тот или иной политик или эксперт может по-разному оценивать ту или иную реальность. И те или иные опасности и угрозы, стоявшие перед страной, их значение и приоритетность. До сего дня мнения исследователей и политиков расходятся: кто-то считает, что виновата политика Запада, кто-то – изжившая себя экономическая система, ктото – предательство правящей элиты и т. д. До настоящего времени, например, мы оцениваем совершенно по-разному не только стоявшие перед СССР угрозы и опасности, но и общую ситуацию в СССР, сложившуюся как накануне перестройки, так и перед уничтожением СССР. При этом объективные данные за 30 лет (состояние МО и ВПО, социально-экономическое положение СССР) не менялись, а информации за эти годы добавилось много. Можно сказать, что оценки положения СССР, стоявших перед ним угроз, зависят до сих пор не столько от объективного анализа, а от отношения к тому или иному событию конкретного лица[2].

Точно такое же положение сложилось накануне выборов в Белоруссии в августе 2020 года, когда массовые выступления в условиях, казалось бы, абсолютно контролируемой властью ситуации в стране, стали явно недооцененной опасностью для правящего режима, наиболее приоритетной политической угрозой. Между тем, в основе любой политики, а тем более долгосрочной стратегии, по-прежнему лежит оценка опасностей и угроз. Так, например, в базовом документе по безопасности России – Стратегии национальной безопасности – говорится: «обеспечение национальной безопасности – реализация органами государственной власти и органами местного самоуправления во взаимодействии с институтами гражданского общества политических, военных, организационных… мер, направленных на противодействие угрозам национальной безопасности и удовлетворение национальных интересов».

Вопрос о том, насколько эти оценки отражают объективную реальность остается, однако, остаётся открытым. На мой взгляд, такие оценки, как и прежде, зависят не от объективных реалий – профессионализма, нравственности (выраженной, прежде всего, в приоритете учета национальных интересов), объективности, а от давления субъективных факторов – групповых и личных интересов, политико-идеологической ангажированности, стремления соответствовать намерениям руководства и т. п. Другими словами, они могут привести (и, как правило, приводят) к ошибкам в планировании, в особенности в стратегическом. Так, в 1988–1989 годах в СССР и странах ОВД много сил было потрачено на разработку военной доктрины ОВД и Социалистического содружества, которая велась вплоть до … роспуска блока.

У этой проблемы есть и серьезный методологический недостаток: когда стратегия и политика субъекта основана на ответной реакции на опасности и угрозы, она становится преимущественно (иногда только) реакцией на какие-то действия или намерения, т. е. лишается своего собственного стратегического замысла и инициативы, вынуждена следовать воле оппонента. Это по своей сути сугубо оборонительная стратегия, которая крайне редко может привести к победе (её не надо путать с сознательно избранной стратегией «стратегического отступления», как это было в 1812 году, когда надо было растянуть коммуникации и армию вторжения Наполеона, а затем перейти в стратегическое наступление: инициатива и при отступлении, и при обороне была на стороне России).

Именно такой является, например, внешнеполитическая стратегия России в отношении постсоветских республик, когда русские (и русскоязычные) граждане и вся прежняя экономика, геополитические позиции и много другое было фактически не просто отдано на откуп национальным элитам, но и превратилось в базу для превращения этих территорий в антироссийские государства. Отсутствие у России стратегии на постсоветском пространстве стало главной причиной прихода к власти русофобских и антироссийских сил, расширения НАТО на восток и создания целого пояса враждебных России государств от территорий в Прибалтике до северного Казахстана.

Точная оценка опасностей и угроз – потенциальных и реальных – традиционная основа анализа и прогноза ВПО, от которой зависит вся дальнейшая политика государства. Проблема, однако, заключается в том, что такая оценка, как правило, субъективна – в зависимости от тех или иных политических и иных предпочтений тот или иной политик или эксперт может по-разному оценивать ту или иную реальность. И те или иные опасности и угрозы, стоявшие перед страной, их значение и приоритетность. До сего дня мнения исследователей и политиков расходятся: кто-то считает, что виновата политика Запада, кто-то – изжившая себя экономическая система, ктото – предательство правящей элиты и т. д. До настоящего времени, например, мы оцениваем совершенно по-разному не только стоявшие перед СССР угрозы и опасности, но и общую ситуацию в СССР, сложившуюся как накануне перестройки, так и перед уничтожением СССР. При этом объективные данные за 30 лет (состояние МО и ВПО, социально-экономическое положение СССР) не менялись, а информации за эти годы добавилось много. Можно сказать, что оценки положения СССР, стоявших перед ним угроз, зависят до сих пор не столько от объективного анализа, а от отношения к тому или иному событию конкретного лица.

Точно такое же положение сложилось накануне выборов в Белоруссии в августе 2020 года, когда массовые выступления в условиях, казалось бы, абсолютно контролируемой властью ситуации в стране, стали явно недооцененной опасностью для правящего режима, наиболее приоритетной политической угрозой. Между тем, в основе любой политики, а тем более долгосрочной стратегии, по-прежнему лежит оценка опасностей и угроз. Так, например, в базовом документе по безопасности России – Стратегии национальной безопасности[3] – говорится: «обеспечение национальной безопасности – реализация органами государственной власти и органами местного самоуправления во взаимодействии с институтами гражданского общества политических, военных, организационных… мер, направленных на противодействие угрозам национальной безопасности и удовлетворение национальных интересов».

Вопрос о том, насколько эти оценки отражают объективную реальность остается, однако, остаётся открытым. На мой взгляд, такие оценки, как и прежде, зависят не от объективных реалий – профессионализма, нравственности (выраженной, прежде

всего, в приоритете учета национальных интересов), объективности, а от давления субъективных факторов – групповых и личных интересов, политико-идеологической ангажированности, стремления соответствовать намерениям руководства и т. п. Другими словами, они могут привести (и, как правило, приводят) к ошибкам в планировании, в особенности в стратегическом. Так, в 1988–1989 годах в СССР и странах ОВД много сил было потрачено на разработку военной доктрины ОВД и Социалистического содружества, которая велась вплоть до … роспуска блока[4].

У этой проблемы есть и серьезный методологический недостаток: когда стратегия и политика субъекта основана на ответной реакции на опасности и угрозы, она становится преимущественно (иногда только) реакцией на какие-то действия или намерения, т. е. лишается своего собственного стратегического замысла и инициативы, вынуждена следовать воле оппонента. Это по своей сути сугубо оборонительная стратегия, которая крайне редко может привести к победе (её не надо путать с сознательно избранной стратегией «стратегического отступления», как это было в 1812 году, когда надо было растянуть коммуникации и армию вторжения Наполеона, а затем перейти в стратегическое наступление: инициатива и при отступлении, и при обороне была на стороне России).

Именно такой является, например, внешнеполитическая стратегия России в отношении постсоветских республик, когда русские (и русскоязычные) граждане и вся прежняя экономика, геополитические позиции и много другое было фактически не просто отдано на откуп национальным элитам, но и превратилось в базу для превращения этих территорий в антироссийские государства. Отсутствие у России стратегии на постсоветском пространстве стало главной причиной прихода к власти русофобских и антироссийских сил, расширения НАТО на восток и создания целого пояса враждебных России государств от территорий в Прибалтике до северного Казахстана.

Когда нет ясно сформулированной стратегической цели, как в современной России, «образа будущего» и конкретных масштабных задач, поставленных перед нацией, а вместо них предлагается «набор опасностей и угроз», то и стратегия национальной безопасности и развития в лучшем случае будет стратегией выживания и сохранения власти. Таким образом, существующая традиционная основа оценка безопасности государств, состояния МО, ВПО и СО, как оценка масштабности и реальности опасности и угроз, – уже устарела, однако новой общенациональной стратегии у России пока что нет, прежде всего потому, что нет политико-идеологической основой, в которой казенно-бюрократический «патриотизм» не может заменить содержательности национальной идеи[5].

Подобный подход к Стратегии национальной безопасности отражает в лучшем случае прежнюю систему взглядов, который заключается в создании мер по противjдействию опасностям и угрозам, в частности, например, средств (ВВСТ) и способов (военного искусства) преодоления или нейтрализации таких опасностей и угроз.

Между тем, наиболее эффективная стратегия заключается в том, чтобы не допустить появления таких опасностей, т. е. изначального формирования благоприятной МО и ВПО, прежде всего, за счет усиления собственных национальных позиций в мире[6].

Важно отметить, что подход, основанный на оценке опасностей и угроз, как правило, базируется на субъективных оценках спецслужб и политиков, что нередко запутывает реальную оценку ВПО. Так, напомню, что Италия, например, крайне негативно относилась к аншлюсу Австрии и даже передислоцировала несколько своих дивизий к границе с Германией, но вот, знал ли об этом Гитлер, если его не предупреждал В. Шеленберг, – остается загадкой. Судя по всему, ему не спешили докладывать, либо он сознательно делал вид, что этого не было. Как остаются загадками и другие донесения руководителей разведок своим политическим руководителям[7]. То есть оценка опасностей и угроз может быть и сознательно искажена, что случается нередко.

Но речь идет не только об игнорировании своих обязанностей и искажения действительности органами власти и информации. Проблема значительно сложнее и в самом простом, даже упрощенном виде, она представляется как разница нескольких субъективных оценок одной и той же реальности. В нашем случае состояния и перспектив развития МО и ВПО. Причём такая разница может быть сознательно политизирована в силу иных интересов, т. е. сознательно искажена.

Более того, в этом случае под неё будет ещё и подведена научная, идеологическая, политическая (или иная, нередко «теоретическая») база. Так, внешнеполитическая концепция «нового мышления» М. Горбачева не была обоснована научно или идеологически (хотя такие попытки в первые годы её существования и предпринимались).

Это был простой «вброс» хаотичных идей, наработанных в разных организациях – от ИМЭМО и других институтов РАН до отделов ЦК и «Политиздата», за которыми стояла воля нескольких людей, стремившихся уничтожить еще сохранившиеся элементы коммунистической внешней политики даже ценой неоправданных уступок и потерь, разрушения государства и достижений за многие столетия. Эта субъективная разрушительная воля стала в основе формирования того, что даже трудно назвать внешней политикой государства. За этой волей стояла некая идеология социальной группы части правящей элиты, которая изначально хотела «влиться» в цивилизованный мир даже на условиях политико-идеологической и иной капитуляции. Эта социальная группа существовала с самых первых дней создания РСФСР и СССР на всём протяжении истории социалистического государства, но, добившись капитуляции социализма, перед ней сохранилась задача капитуляции суверенного государства и русской цивилизации, идентичности нации. Это необходимо иметь ввиду потому, что и сегодня представители этой социальной группы, сохранившие позиции в политике и науке, продолжают этот курс.

Здесь и далее я постоянно буду обращаться к теме субъективности политических, идеологических и военных оценок, которая играет очень важную роль в процессе принятия политических решений не только в мире, но и в России[8]. Оценка того или иного сценария развития МО и его варианта от сценария и варианта развития ВПО нередко может очень сильно отличаться даже в рамках вроде бы одной правящей элиты[9]. На самом деле – в рамках только одной части правящей элиты.

Причем, как с содержательной, так и политической точки зрения.

С точки зрения содержательной, – международной и военно-политической, – нередко получается так, что политическая и экономические опасности и угрозы представляю из себя больше по своему значению проблемы, чем «чисто» военные опасности и угрозы. И последствия их, конечно, более значительны. Так, например, в начале 1943 года гитлеровское руководство стояло перед выбором стратегии кампании лета 1943 года. По признанию Манштейна, Гитлер хотел добиться в 1943 году «ничьей» с СССР, не рассчитывая уже на победу, но желая сохранить рейх, т. е. политическая цель была достаточно понятной – добиться успеха в кампании 1943 года с Красной Армией в условиях её превосходства над армией Германии, что позволило бы заключить мир на «нейтральных условиях».

Но с военно-политической и стратегической точек зрения этого можно было добиться, – вспоминает Манштейн, – двумя способами: первый, которого придерживались гитлеровские военачальники практически единогласно, заключался в стратегическом отступлении и изматывании Красной Армии, а затем нанести ответный удар. Либо нанести упреждающий удар под Курском. Оценки были самые разные, но победила вторая точка зрения, Гитлера, в том числе и потому, что он катастрофически боялся всегда отступления и требовал обороняться даже в невыгодных условиях[10].

Таким образом был выбран вариант наступательного поведения гитлеровской армии, получивший название «Цитадель», и соответствующего развития варианта ВПО летом 1943 года, который перерос в сценарий крупномасштабного отступления и окончательной потери инициативы Германией. Оценка ВПО и выбор варианта поведения Гитлером весной 1943 года, по мнению многих, привел к самому неудачному развитию сценария ВПО на Восточном фронте. Примечательно, что на выбор того или иного варианта развития ВПО играла возможность высадки десанта союзников и открытия второго фронта (чего так и не произошло еще целый год). Таким образом политическая элита и руководство страны могут и имеют нередко разные, даже полярные, оценки на состояние МО и ВПО, от которых зависит выбор того или иного варианта или даже сценария развития событий.

Не случайно то, что подобные оценки опасностей и угроз, как правило, стараются зафиксировать в политических или нормативных документах. Так, оценки опасностей и угроз в России зафиксированы в Стратегии национальной безопасности, Военной доктрине и последнем (2 июня 2020 года) варианте «Об Основах политики Российской Федерации в области ядерного сдерживания»[11]. В Указе президента РФ прямо говорится (Ст. 12):

«12. Основными военными опасностями, которые в зависимости от изменения военно-политической и стратегической обстановки могут перерасти в военные угрозы Российской Федерации (угрозы агрессии) и для нейтрализации которых осуществляется ядерное сдерживание, являются:

а) наращивание потенциальным противником на сопредельных с Российской Федерацией и ее союзниками территориях и в прилегающих морских акваториях группировок сил общего назначения, в составе которых находятся средства доставки ядерного оружия;

б) развертывание государствами, которые рассматривают Российскую Федерацию в качестве потенциального противника, систем и средств противоракетной обороны, крылатых и баллистических ракет средней и меньшей дальности, высокоточного неядерного и гиперзвукового оружия, ударных беспилотных летательных аппаратов, оружия направленной энергии;

в) создание и размещение в космосе средств противоракетной обороны и ударных систем;

г) наличие у государств ядерного оружия и (или) других видов оружия массового поражения, которые могут быть применены против Российской Федерации и (или) ее союзников, а также средств доставки этих видов оружия;

д) неконтролируемое распространение ядерного оружия, средств его доставки, технологий и оборудования для их изготовления;

е) размещение на территориях неядерных государств ядерного оружия и средств его доставки».

Эта фиксация оценки свидетельствует и об оценке правящей российской элитой состояния МО и ВПО в мире на июнь 2020 года. Она, кроме того, предназначена для того (или даже прежде всего), чтобы у противной стороны не было сомнений и противоречивых толкований относительно использования Россией ЯО.

Несколько иная ситуация возникает, когда в основе оценок правящей элитой состояния МО и страны находятся политические и идеологические основания. С точки зрения политико-идеологической, надо ясно представлять себе, что в результате революции в России 90-х годов сложилось два лагеря в правящей элите (которые во многом аналогичны лагерям и в других развитых странах, например, в США), – сторонников глобализации и универсализации, демократизации и других процессов, характерных для глобального общества, и сторонников сохранение национальной идентичности, системы ценностей и национальных интересов.

Эти два лагеря обеспечивают «площадки» для классически и неоклассических политических и идеологических течений и партий.

Тем более, когда в стране, как в России, происходят радикальные социальные изменения. Такие оценки, как известно, – следствие не только реализации национальных или государственных интересов (потребностей), но и социально-классовых, групповых, личных. Кроме того, радикальные изменения, происходящие в последние годы в мире, ведут к ломке всей системы международных отношений и, как следствие, самым радикальным переменам в международной и военно-политической обстановки, а также нередко и стратегической обстановки, причем как глобальной, так и особенно региональной стратегической обстановки[12]. Достаточно посмотреть на государства, расположенные по огромной дуге от Алжира до Афганистана.

Представления и оценки отличаются настолько радикально, что современное общество раскололось на тех, кто в настоящее время считает войну нормой существования цивилизации, тех, кто (как, например, я) даже полагает, что война фактически уже идёт[13], тех, кто считает её в будущем неизбежной[14] и тех, кто по-прежнему оптимистично уповает на победу «здравого смысла» и тяги к международному сотрудничестве, представляющему «самостоятельную ценность».

Примечательно, что те немногие в России, кто полагает, что стратегическая ситуация в мире и в отдельных региона развивается «нормально», как и в предыдущие десятилетия, – тоже есть, но с каждым годом их остаётся всё меньше и меньше не только в России, но и на Западе. Буквально за последние 3–4 года отношение к оценке СО и ВПО в мире и в России изменилось радикально – от умеренно-оптимистического к резко пессимистическому. Эти субъективные ощущения отдельных представителей правящих элит чрезвычайно важны прежде всего потому, что они формируют готовность (или её отсутствие) у элиты и общества к мобилизации и борьбе, либо к капитуляции.

Естественно, что эти изменения в СО немедленно отражаются на планах военного строительства. Более того, в силу специфики создания ВВСТ, длительной фазы НИОКР и испытаний, реакция на негативные изменения в СО может быть преувеличенной, Так, отказ США от Договора по РСМД в 2019 году повлек за собой ускорение разработок в России по созданию и модернизации соответствующего класса ракет, а обострение ВПО в первой половине 2019 года, провокации США и их союзников привели, например, к пересмотру планов развития ВКС (в частности, увеличения производства самолетов СУ-57 с 20 до 70 единиц), которые озвучил В.В. Путин в мае 2019 года.

От реализма и степени ощущения опасности в области безопасности правящей элитой зависит степень готовности к затратам государственных, национальных и собственных ресурсов. Поэтому существовали и существуют как количественные, так и качественные оценки военных опасностей[15] и угроз[16]. По понятным причинам такие оценки не бесспорны и вокруг них ведутся оправданные споры. Тем не менее именно эти оценки лежат в основе оценок СО, возможных войн и военных конфликтов. При этом решающее значение имеет максимально точное определение и характеристика особенностей СО в том или ином регионе или на ТВД. Так, на Восточной Украине, где СО в 2014–2019 годах формировалась как борьба между различными негосударственными акторами, использующими самые разные средства силовой борьбы, характер опасностей и угроз был нетрадиционен, он соответствовал скорее угрозам духовного и ментального, информационно-когнитивного плана, которые применяли преимущественно иррегулярные формирования.

Пример борьбы на Украине, решающего влияния изменения СО на формирование не только ВПО, но и МО в 2014 году – очень яркий пример иллюстрации влияния военных конфликтов и субъективных, порой незначительных факторов на формирование ВПО и даже МО. И, наоборот. Этот же пример демонстрирует насколько слабо оказалось влияние МО на СО, особенно политико-дипломатических средств на переговорах в Минске на создавшуюся ВПО. Более того, аналогичное слабое влияние «факторов Женевы и Казахстана» на СО в Сирии доказывает, что роль военной силы в конфликтах остаётся в конечном счёте решающей, когда дело доходит до её прямого использования.

Опасности и угрозы могут отличаться по избранным цветам (синий, оранжевый, красный) времени (стратегическая/долгосрочная; оперативная/среднесрочная; тактическая/краткосрочная) и т. д. Вычленение качества опасности/угрозы имеет значение и с точки зрения оценки ее масштабов, так и необходимой реакции.

Так, исходя из негативных оценок ВПО, требуется широкая национальная мобилизация (идеологическая, политическая, экономическая) и создание общенационального органа управления по примеру ГКО СССР в 1941 году, а также, как правило, серьёзные коррективы в военное планирование[17]. И, наоборот, оптимистические оценки требуют сохранения нынешнего курса, либо даже капитуляции правящей элиты.

Иногда, правда, есть у третье состояние общественного мнения – неадекватнооптимистическая оценка ВПО и собственных ресурсов (как в своё время у одного из генералов, защищавших Севастополь в 1854 году, когда тот обещал «закидать шапками» врагов), либо ещё большая неадекватность пессимизма («всё пропало»), которая особенно свойственна для благополучной части российского общества, поспешившей «породниться» с Западом. И первое, и второе состояние чрезвычайно опасны вообще, но особенно для тех, кто профессионально занимается политикой.

К сожалению, субъективность подобных оценок скорее правило, чем исключение с которым приходится считаться в реальной политике. Иногда подобная субъективность даже начинает доминировать (как при М. Горбачева), фактически искусственно формируют МО и ВПО.

Поэтому при анализе, а тем более прогноз нужен максимально объективный подход в оценке МО и ВПО. Прежде всего с точки зрения теории и методологии, которые позволяют уйти от любимых нашими политологами бесконечных цитат западных историков, политиков и журналистов, использования классического советского академического подхода («с одной стороны и с другой стороны», которым прославилась политологическая школа ИМЭМО РАН), когда в итоге так и не ясно, чего же ждать (точнее – ждать всего), что и выдаётся за «академическую науку».

Важно, на мой взгляд, всегда помнить, что формирование современной международной и военно-политической обстановки происходит под влиянием сотен и даже тысяч факторов, из которых в целях нужд практической политики, прежде всего, долгосрочного планирования в социально-экономической и военно-технической области, необходимо (что и делается, как правило, на практике) пытаться вычленить наиболее важные, решающие в настоящее время[18]. Можно признать, что учёт большинства этих факторов и тенденций (тысяч и десятков тысяч) уже стал возможен в связи новыми возможностями сбора и обработки информации, в частности, в области «больших баз данных» и мощных компьютеров, но практических результатов такого использования в России не известно. Это может говорить как об их отсутствии, так и засекреченности информации (В своей работе сотрудники Центра военно-политических исследований МГИМО МИД РФ, например, использовали сотни, но не тысячи таких факторов).

В известных работах обычно (даже серьёзные аналитические структуры) выделяют всего до десятка основных субъектов (политику основных государств-субъектов МО – США, КНР, Франция, Япония, Россия, Великобритания и ряд других) и несколько десятков других факторов и тенденций из известных нескольких тысяч. Очевидно, что многие субъекты и акторы остаются «за скобками» анализа. Не учитываются иногда не только быстро приобретающие силу новые государства, но даже формирующиеся коалиции, набирающие силу новые глобальные тенденции, связанные, например, с 4-ым этапом промышленной революции и новейшими военными технологиями и соответствующей военной политикой отдельных государств[19].

Так, на мой взгляд, очень важными тенденциями становятся тенденция переноса противоборства в когнитивно-информационную область, когда враждебное влияние оказывается даже не на государство и его институты, а на систему ценностей и представления нации[20]. Этот акцент в противоборстве всё ещё игнорируется, как представляется, по политическим причинам: достаточно большая часть правящей российской элиты считает, что «интеграция с Западом» и «интеграция в западную систему ценностей это одно и то же.