Точно так же, как применение авиации полностью изменило войну в прошлом столетии, систематическое использование насильственных методов в финансовой, экономической и информационных сферах меняет сущность войны в XXI веке[1]

А. Гилёв, военный эксперт

Основная задача разработчиков долгосрочной стратегии национальной безопасности заключается не в угадывании будущего, а в его формировании[2]

Я. Новиков, Генеральный директор АО Концерн ВКО «Алмаз-Антей»

Новая стратегия национальной безопасности должна исходить не столько из оценок современной МО и ВПО, сколько из стратегического прогноза их развития и установки на желаемый результат, т.е. быть инструментом формирования образа будущего[3].

При это основная трудность заключается в разработке стратегического прогноза развития МО, который должен учитывать состояние, эволюцию и качественные изменения тысяч факторов и тенденций, формирующих МО, ведь, в конечном счете, будущая ВПО будет является во многом следствием и частью будущей МО[4].

В нашей работе мы неоднократно выдвигали концепцию (и пытались ее аргументировать) развития неблагоприятного сценария МО, который был назван эскалацией «Военно-силового противоборства» западной ЛЧЦ[5], который также будет предопределять состояние международной (внешних условий, опасностей и угроз) безопасности. Этот силовой сценарий также, является, прежде всего, следствием развития состояния международной обстановки, а не другие, в т.ч. субъективных факторов. Таким образом, на основные условия будущей стратегии национальной безопасности будут влиять достаточно устойчивые факторы, эволюцию которых нужно прогнозировать. В самом кратком виде эту логику можно представить на рис. 1.

Рис. 1. Логика последовательности развития состояния международной безопасности, военно-политической обстановки (ВПО) и стратегии национальной безопасности России[6]

Иными словами будущая стратегия национальной безопасности, которая формируется сегодня, должна исходить из:

— стратегического прогноза МО, включающего прогнозы развития всех четырех основных групп факторов и тенденций;

— вытекающего во многом из стратегического прогноза развития ВПО (который включает и элементы собственно развития современного ВПО), реализуемого в сценарии развития;

— эволюции (пересмотра) концепции национальной безопасности России, которая должна учитывать обе перечисленные группы факторов, а также весь комплекс проблем, вытекающий из состояния и развития внутренних условий и их понимания правящей элитой.

В концентрированном виде влияние внешних факторов на безопасность страны выражено в существующей МО и ВПО, а также перспективах их эволюции, которые выражены в доминирующем сценарии развития.

Но это только в «концентрированном виде». В практических целях необходимо проанализировать и спрогнозировать (на краткосрочную, среднесрочную и долгосрочную перспективу) развитие всех четырех групп факторов (см. таблицу 1).

Таблица 1. Анализ и прогноз развития четырех групп факторов формирования МО

Уже говорилось, что таким сценарием на период 2015–2017 годов рассматривался сценарий «Военно-силового противоборства западной ЛЧЦ». Наша логика и модель развития МО предполагает, что одновременно может реализовываться один из двух–трех вариантов такого сценария, который, в зависимости от субъективных факторов, может быть практической стратегией реализации этого силового сценария.

Приход к власти Д. Трампа и определенная «смена настроений» в ЕС в пользу национальных интересов ослабили в начале 2017 года усилия по продавливанию этого сценария, но отнюдь не отменили его. Вариант «сценария Трампа» может стать аналогом «варианта Р. Никсона» в разгаре холодной войны (который является примером для Д. Трампа), когда одновременно шел процесс войны во Вьетнаме США и делались попытки ограничить развертывание СНВ и ПРО СССР посредством переговоров по ОСВ.

Для выбора наиболее эффективной стратегии национальной безопасности России, таким образом, необходимо остановиться на том или ином варианте того или иного сценария развития МО и вытекающего из него сценария развития ВПО. В нашем случае это сценарий «Военно-силового противоборства западной ЛЧЦ» в «варианте Д. Трампа».

Только после завершения этих обязательных действий, связанных с анализом, прогнозом и решением, можно приступать к созданию эффективной собственной стратегии противодействия, основанной на глубоком понимании будущей системной безопасности России. Фаза «принятия решения» правящей элитой очень важна, ибо она фиксирует оценку и предопределяет будущие действия. Так, «решение» И. Сталина о неизбежности войны стало условием силовой индустриализации и милитаризации страны во второй половине 30-х годов XX века, а «решение» горбачевской элиты («новое мышление») о прекращении соперничества с Западом, — основным условием для будущих компромиссов и односторонних уступок.

К сожалению, необходимо констатировать, что при разработке современной редакции Стратегии национальной безопасности России (от 31 декабря 2015 г.) этой работы по многим направлениям до конца

сделано не было, либо она была во многом так и не завершена. В правящей элите Росси, например, до конца 2015 года доминировали надежды на возвращение к политике «партнерства» с Западом образца 90-х годов, но эти же иллюзии и надежды у значительной части элиты сохранились до сегодняшнего дня. Многие интересы правящей элиты (корпоративные, частные, личные и пр.) «остались» на Западе, что не могло не сказаться на позиции элиты России[7].

В этой связи следует напомнить, что весь комплекс проблем, связанных с системой ценностей и интересами, не является гомогенным. Его можно представить себе следующим образом, когда мы говорим о группе факторов «« (базовые интересы и ценности), определяющих политику страны.

Как видно, группа «частные» и «личные» интересы абсолютно доминировала и во многом это влияние остается.

Доминирование частных, личных и корпоративных интересов в политике России медленно сокращалось при В. Путине, что отразилось и на восприятии реалий.

Таблица 2. Группа факторов, составляющих комплекс «интересов и ценностей» (группа «А») российской правящей элиты в 90-е годы и начале XXI века

Это связано, прежде всего, с тем, что Стратегия основывалась на анализе тех реалий, которые во многом уже устарели к 31 декабря 2015 года, а не на прогнозе будущей МО и ВПО.

Кроме того, была остро необходима постоянная и тщательная «инвентаризация» и мониторинг всех средств и методов политики, которые в XXI веке меняются очень быстро, либо даже уступают место более эффективным новым политическим средствами и методам. Именно это произошло в начале второго десятилетия XXI века при переходе Запада от публичной дипломатии к политике «новой публичной дипломатии», когда администрация Б. Обамы разработала системную стратегию силового принуждения в качестве основного инструмента реализации политики «новой публичной дипломатии» получившей название «сила принуждения»[8]. К сожалению, ни адекватной и своевременной оценки МО и ВПО не было, как не было исследовано и радикальное изменение политики Запада по отношению к России в 2015–2016 году, которое свелось фактически к признанию позиции США «вины России за Крым и Донбасс». Глубинные перемены в переоценке Запада не произошли.

Следует изначально признать, что на Западе создан мощный интеллектуальный пул государственных и частных организаций и компаний, которые оперативно разрабатывают многочисленные концепции и алгоритмы повышения эффективности использования силы, т.е. развивают ускоренными темпами свое политическое и военное искусство, институты управления и использования когнитивных возможностей человека. Это хорошо видно на примере многочисленных рейтингов университетов, научных центров и пр. институтов, количество и величина финансирования которых в сотни раз превышают российские показатели.