Риски, издержки и неясные перспективы и последствия ведения современных войн – характерная черта использования военной силы, хотя объективно, как писал видный русский военный теоретик А.Е. Снесарев, «другого цемента для сколачивания государства нет, кроме человеческой крови»[1]. Но этот «цемент» в нашем веке оказывается многократно дороже и многократно менее привлекательным, чем другие политические средства насилия: вторжение США в Ирак, например, только в первые годы обошлось США в 1200 млрд долларов, а иракцам – более, чем в 1 млн жизней. Можно предположить, что за такую цену можно было бы добиться более значимых результатов в этом регионе. Поэтому в ХХI веке в целом не только политики, но и военные теоретики пришли к пониманию того, что эффективность внешней политики начинает, в возрастающей степени, зависеть уже не только (и даже не столько) от военных факторов, но и других силовых инструментов, а также избранной стратегии (эффективности государственного управления)[2]. Это по-новому ставит перед государственным управлением России задачи адекватного, «нелинейного», несимметричного, реагирования на внешние вызовы, которое относится в большей степени не к прямому силовому противоборству, а эффективности управления[3]. Можно предположить, что когда В.В. Путин периодически говорит о «несимметричном» ответе на новые вызовы, он имеет в виду именно такие ответы на уровне эффективного управления, а не прямого военного противодействия.

Это явление особенно заметно на примере США, где происходит неизбежное усиление активности внешней и силовой политики в мире (что неизбежно ведёт к тому, что на ряде направлений военные опасности усиливаются), а рост военного могущества[4] западной военно-политической коалиции отстает от роста относительного военного могущества[5] других стран. Подобный «перекос» в пользу силовых (но не только и даже не столько военных) инструментов проявляется, в частности, в поиске расширения спектра средств силовой политики, вычленении самых приоритетных, которые рассматриваются с точки зрения эффективности влияния, например, экспертами РЭНД, как наиболее важные. Так, давление Д. Трампа и угрозы повышения таможенных пошлин в 2019 году привели к фактической капитуляции сначала КНР, а затем и Мексики, развалу ТТП и ТАП, шантажу ВТС с Турцией из-за закупок С-400, угрозам компаниям, участвующим в строительстве «Северного потока-2».

Особенно показательной стала стратегия Д. Трампа по отношению к России, где экспертами наиболее перспективными предлагаются следующие направления невоенного противоборства[6]:

– расширение производства углеводородов в самих США, что рассматривается как увеличение альтернативных ресурсов;

– развитие санкционной политики, что оценивается в качестве беспроигрышного инструмента силового давления при любом уровне российско-американских отношений;

– увеличение импорта Европы из альтернативных России стран, что создаёт альтернативу российским источникам энергии и сырья;

– увеличение оттока человеческого капитала, «импорта» из России образованных граждан, ухудшающего конкурентоспособность России и снижающие темпы технологического развития[7].

При этом в США (впрочем, как и в России) понимают, что зависимость РФ от экспорта углеводородов сокращается в структуре всего экспорта, который быстро растёт (более 450 млрд долл. в феврале 2019 года, – прирост за год на 35,6 %, – из которых товарная группа «нефть и нефтепродукты» составляет более 288 млрд долл. – порядка 63%[8]), как и сам объем экспорта из-за санкций, наложенных США и их союзниками, не сокращается, а, значит, и внешнее влияние на Россию объективно увеличивается. К 2019 году сырьевой экспорт стал составлять менее 70% всего экспорта российских товаров[9].

Иными словами, по мнению американских экспертов, применительно к России, наиболее эффективный способ (менее затратный и менее рискованный) противодействия США (наиболее эффективная стратегия управления) заключается в широком использовании невоенных средств противодействия «силовому принуждению»[10]:

– во-первых, в изменении структуры экспорта и экономики в сторону наукоёмких и не энергетических отраслей;

– во-вторых, по сохранение позиций в мире на энергетическом рынке;

– в-третьих, переориентация импорта на другие страны;

– в-четвёртых, максимальное стимулирование развитие человеческого потенциала[11] и создание условий для прекращения его оттока, а в идеале – импорта качественного человеческого капитала из-за рубежа.

Политическая практика современной России показывает, что формально, публично-риторически, это обстоятельство правящей элитой не только понимается, но и регулярно озвучивается. Другое дело – насколько эта стратегия эффективно реализуется. Как показывают те же исследования РЭНД, структура российского экспорта, переориентация на другие рынки, политика по сохранению человеческого капитала медленно, но меняются[12]. Этому во многом способствуют стратегические установки по опережающему развитию России, сформулированные В.В. Путиным в 2018 году и конкретные решения Правительства РФ, принятые с осени 2018 года по настоящее время[13]. «Технологический скачок», который Россия должна совершить до 2024 года, предполагает дальнейшее изменение структуры её экономики и структуры экспорта, что должно полностью освободить Россию от зависимости от закупок Запада.

Рис.1. Доля нефти в структуре российского экспорта (по оценкам РЭНД)

Подобный новый подход в стратегии силового принуждения США требует дальнейших комментариев. В цепи рассуждений интересен анализ экспертов РЭНД, посвященный повышению эффективности влияния такой силовой политики США (приоритетных средств принуждения) на Россию. Так, например, расширение собственного (американского) производства энергоресурсов рассматривается как средство сильного влияния на Россию, дающее значительные преимущества, а издержки (риски) такой политики – как минимальные[14]. Другими словами, наиболее эффективное силовое давление на Россию оказывают меры экономического характера внутри собственно США.

Но с полным основанием эту рекомендацию можно применить и в России: наиболее эффективна та внешняя политика, которая основывается на эффективных экономических решениях внутри страны. Так, наиболее эффективным таким решением может быть только «технологический скачок» в развитии нашей экономики, о котором я писал еще с конца 90-х годов.

В то же время, по мнению американских экспертов, такие политические и военные мероприятия США как поддержка оппозиции в Сирии и Белоруссии, противодействие России на Кавказе и в Закавказье и Средней Азии, давление с целью вывода войск из Приднестровья дают, наоборот, относительно низкую эффективность с точки зрения влияния на Россию и минимальные политические результаты (исключая последствия в Сирии и Белоруссии) при достаточно значимых рисках (высоких в случае с Белоруссией). Иными словами, военно-технические и специальные мероприятия против России по своей эффективности существенно хуже внутриэкономических.

Подобное расхождение в оценках эффективности тех или иных форм силовой политики не случайно. Такое политическое поведение, например, объясняет относительно медленную и осторожную эволюцию в развитии военных возможностей США и НАТО в Европе (относительно мощного информационного наступления), которая пока что не выходит за рамки прогнозируемой эскалации (военная помощь Украине, развитие инфраструктуры на востоке, усиление патрулирования авиации и судами Балтийского и Чёрного морей).

Соответствующая реакция России на военно-технические приготовления США и их союзников в Европе также строго дозирована, что хорошо иллюстрируется действиями НАТО и России в мае 2019 года, когда блок принял новую оборонительную стратегию, а Россия – соответствующие ответные меры. В частности, Генсек НАТО Йенс Столтенберг в мае 2019 года сообщил о принятии новой военной стратегии альянса якобы из-за «ядерной угрозы» со стороны России, а министр обороны России С. Шойгу пообещал, что Москва будет принимать меры, в том числе асимметричные, в ответ на действия стран НАТО у российских границ. (В реальности Генштаб РФ только анонсировал некоторое усиление войск Западного и Южного военных округов)[15]. В действительности, западная риторика намного опережает реальные поступки.

На этих примерах можно наглядно убедиться, насколько общее состояние МО и ВПО, - а также, в данном случае, политика западной военно-политической коалиции,  - непосредственно и реально влияет на Россию. Причём не только и не столько её внешнюю политику, сколько на внутреннюю и социально-экономическую. Как видно из матрицы, приведённой в таблице, наибольший внешнеполитический эффект ожидается от расширения производства внутри США.

Рис. 2. Влияние политики США на Россию

Как видно из анализа, наиболее эффективные меры влияния на Россию в этом списке – первые две позиции: собственное увеличение производства энергоресурсов в США и политика санкций. Влияние Европы оценивается как «среднее». Особенно привлекают внимание те информационно-когнитивные меры, которые направлены на внутриполитическую дестабилизацию России. Американские эксперты обращают внимание на то, что внешнеполитическое и информационное давление на Россию дает скромные или незначительные результаты при достаточно высоких степенях риска.

Санкции могут использоваться как непосредственно США, так и их союзниками по коалиции, например, как в случае с обвалом цен, Саудовской Аравией. Причём косвенно эти санкции поддерживаются и другими странами, в том числе и теми, которые участвуют в силовом противоборстве с СГА, например, Китаем. Так, один из крупнейших мировых потребителей нефти, Китай, судя по всему, принял явно не российскую сторону, отказавшись от ряда поставок нашего «черного золота».

Китайская государственная нефтяная компания Sinochem Corp., являющаяся одним из крупнейших тамошних импортеров энергоресурсов, категорически отвергла возможность принимать любые грузы, так или иначе связанные с российской компанией «Роснефть», в отношении некоторых подразделений которой в мае должны вступить в силу санкции США. Напомним, 18 февраля 2020 года Вашингтон включил швейцарскую трейдерскую структуру «Роснефти», Rosneft Trading S.A., а также компанию TNK Trading International (TTI) в санкционный список (SDN List) за операции в Венесуэле. При этом американцами было объявлено компаниям, что последний срок сворачивания операций – 20 мая.

В ПАО «Газпром», кроме того, заговорили о возможной остановке газопровода «Сила Сибири». Речь шла о якобы плановых профилактических работах, однако ряд источников указывает на то, что истинной причиной может стать снижение Поднебесной импорта российского «голубого топлива». Падение объемов производства во время распространения в стране COVID–19, безусловно, снизило потребности Китая в энергоносителях, однако настораживает то, что прописанное в торговом соглашении с США обязательство резко увеличить закупки американского СПГ там, похоже, собираются соблюдать неукоснительно – в ущерб поставкам нашего газа.

Позиция, занятая Китаем в отношении «Роснефти» и «Газпрома», является весьма тревожным сигналом. Эта страна является крупнейшим покупателем российской нефти: в прошлом году именно туда ушло 47% нефтяного экспорта по трубопроводам (40 из 84 млн тонн) и больше трети поставок через порты. Утрата Россией рынка Поднебесной станет более чем болезненным ударом для отечественной нефтедобывающей отрасли. Увы, китайские товарищи в очередной раз демонстрируют, что рассматривать их в качестве «союзников» России было бы делом легкомысленным и опасным. Как и ранее, Пекин продолжает действовать, преследуя исключительно собственные интересы и не особо считаясь с глобальными интересами той страны, которую вроде бы позиционирует в качестве дружественной»[16]…

Таким образом, мы наблюдаем очевидный поиск в США и странах-союзниках наиболее эффективных (наименее затратных и рискованных, но имеющих влияние на Россию) силовых средств, среди которых в дальнейшем эксперты РЭНД-корпорации рассматривают набор наиболее эффективных силовых средств геополитического (политико-экономического и военно-политического) и информационно-когнитивного характера, которые в итоге по критерию «стоимость-эффективность» не превышают средних оценок, а влияние на Россию оценивается как «низкое». Проведённый экспертами анализ показывает, что военно-силовые средства по отношению к России достаточно рискованы, а их эффективность, как и результаты, минимальна.

Примечательно, что в этих условиях относительно перспективными из них представляются идеологические и информационные меры, имеющие своей целью ослабление и развал России, однако относящиеся, по мнению авторов, к высокорискованным операциям – «ущерб имиджу России за границей и дискредитация правительства (режима)» и имеющими относительно скромные результаты.

Общий итог – противоборство с Россией во всех силовых формах – прямой и косвенной – малоэффективно и не результативно за исключением собственно мер, стимулирующих опережающее экономическое и демографическое развитие США. В этом смысле логика политики Д. Трампа по стимулированию промышленного производства, НИОКР, более выгодным условиям международной торговли и пр. представляется абсолютно оправданной и понятной, а лозунг «Америка – первая» точно отражает характер этой политики[17].

Надо признать, что этот вывод был сделан достаточно давно, особенно в связи с теми реальными рисками, которые возникали в 1945–1990 годы в случае реальной полномасштабной войны. Почему-то до сих пор считается, что «ядерное сдерживание» исключало и исключает такую возможность. На самом деле нет. И именно этот реализм сдерживает от нападения. Ещё в 1950–1960 годы и (много позже) оперативные планы военных предусматривали возможность ведения войны с помощью ядерного оружия, а политиков держали вдалеке от реальных средств управления. При этом, поскольку ядерные удары не могли добиться полного уничтожения противника, предполагалось его добивать: «Для окончательного разгрома уцелевших группировок противника предусматривалось проводить наступательные операции фронтов, воздушно-десантные операции, а на некоторых направлениях – операции флотов и прифронтовых соединений войск ПВО страны»[18].

Полный разгром противника должен был достигаться тактическими ядерными ударами, после которых следовали действия полностью механизированных и высокомобильных общевойсковых соединений или частей. Вероятность тактического ядерного удара противника заставляла отказываться от сосредоточения сил, проводить рассредоточение и по фронту и в глубину. Действия рассредоточенных сил определялись нанесением тактических ядерных ударов, которые подавляли и частично уничтожали оборону противника, а общевойсковые соединения должны были немедленно направить свой удар на районы, уже пораженные ядерным ударом, быстро пройти зону ядерного взрыва и устремиться дальше в глубину построения противника.

Характеризуя ядерные удары, советское командование подчеркивало возможность маневра огнем, то есть быстрого сосредоточения ядерных ударов по важным целям, переноса и рассредоточения при необходимости. Использование терминологии, пришедшей из артиллерии, а также общий характер применения ядерного оружия в войне, явно говорит о том, что советское командование воспринимало ракетно-ядерное оружие как разновидность артиллерии, только особо мощной и особо дальнобойной. Ракетно-ядерное оружие всех типов позволяло провести очень быструю (Маршал Советского Союза В.Д. Соколовский писал о 30 минутах нанесения ядерного удара) и масштабную артподготовку стратегического наступления, от поражения передовых сил противника до разрушения военно-хозяйственных объектов в его глубоком тылу, то есть на всю стратегическую глубину. Ядерная артподготовка потрясала и ослабляла противника, открывая возможность перед механизированными соединениями стремительного рывка, маневра и быстрого достижения полного разгрома сил противника.

Эти взгляды были сформулированы в начале 1960-х годов, и от них не отказывались вплоть до начала 1990-х годов, когда в официальной военной стратегии появилась идея «ядерного сдерживания». Советская доктрина по-прежнему ставила на сочетание ядерной артподготовки с мощным танковым наступлением. Вместе с тем, всё яснее становилось, что риски и издержки военных действий значительно перевешивают политические дивиденды и преимущества. Именно соотношение «стоимость (риски) – эффективность (результаты)» стало определяющим мотивом американской политики. При этом цена и риски сводились прежде всего к военным последствиям. Экономическая эффективность применения военной силы всегда была невысокой, более того, о ней зачастую просто не задумываются. Так, расходы США на интервенцию и «урегулирование» в Ираке превысили 1200 млрд долларов, что с точки зрения экономической эффективности является абсолютно провальным результатом. Но о нём и не особенно беспокоятся.

С этой точки зрения военные и военно-политические средства «силового принуждения» России оказываются малоэффективны, а их последствия, как минимум, значительны, что хорошо отображено на следующей матрице, подготовленной экспертами РЭНД под расплывчатым названием «Геополитические меры».

Рис. 3. Геополитические меры.

Как видно, достаточно рискованные и высокорискованные мероприятия против России, по оценкам экспертов, не ведут к сколько-нибудь заметным результатам в достижении главной цели – ослабления России. Примерно та же самая ситуация и с мероприятиями в области идеологических и информационных мер, где достаточно высокие и очень высокие риски ведут к скромным результатам и практически не влияют на ослабление России.

Рис. 4. Идеологические и информационные меры.

Таким образом, можно сделать вывод, что современная МО и ВПО формируется США и их союзниками силовыми, но не только (и не столько) военными средствами, а средствами экономического противоборства, которые направлены прежде всего на внутриполитическую дестабилизацию России и подрыв её авторитета за рубежом. В конечном счёте, на Западе считают, что именно эффективность экономики и способность к опережающему технологическому развитию решат политический вопрос о противоборстве в мире. Как оказывается, можно сделать два достаточно традиционных вывода из этой констатации. Первый – именно так и происходило в течение всего ХХ века, когда успехи экономического развития предопределяли военно-политические результаты противоборства. Второй вывод не менее традиционен, даже банален: периодически со времён В. Ленина (говорившего о конечной победе системы, чья производительность труда окажется выше), И. Сталина, сделавшего индустриальную и научно-техническую революцию в СССР, других советских руководителей, а также В. Путина, сформулировавшего задачу «технологического скачка» России[19], в очередной раз, военно-политические последствия развития ВПО предопределялись темпами и качеством экономического развития[20].

Автор: А.И. Подберезкин