Стратегия — «практическое применение средств, переданных в распоряжение полководца для достижения поставленной цели»[1]

Мольтке, немецкий фельдмаршал

Если говорить коротко с точки зрения неизбежности смены стратегий безопасности в ХХI веке, то такая смена стратегий национальной безопасности, как уже говорилось, находится в зависимости от:

— интересов, приоритетов и формируемых на их основе национальной элитой политических целей;

— внешних условий существования объекта;

— национальных (и, когда есть, коалиционных ресурсов;

— наконец, способностей правящей элиты адекватно оценить все эти факторы.

Рассмотрим коротко с этой точки зрения все составляющие, начиная с национальных ресурсов. С точки зрения ресурсов, имеющихся в распоряжении России (а коалиционные ресурсы и их возможности использования я оцениваю скептически), их оценка сама по себе представляет не простую задачу потому, что нужно оценить все виды потенциальных ресурсов и реальных возможностей не только государства, но и всего общества, включая бизнес, а также НЧК. Именно это наша правящая элита и не делает, полагаясь только на государственные ресурсы (и то, далеко не все). Для наших целей сейчас, однако, важна не точность оценки ресурсов — это отдельная и большая тема, — а признание того, что наши ресурсы не сопоставимы с ресурсами наших потенциальных противников в лице западной военно-политической коалиции[2].

Самый простой вариант оценки ресурсов России (и самый не точный) — по выделенным на оборону и безопасность расходам. Тем не менее, он может дать самые общие представления о возможностях страны. Так, в бюджете на 2019 год расходы исполнительной власти распределялись следующим образом: Больше всего в России, как правило, тратится на социальную сферу. В 2019 году планировалось направить на программы в этом направлении — 4,89 трлн. рублей из всего расходного пула в 18 трлн. рублей. На втором месте – экономика – 2,655 трлн. рублей. На третьем месте — безопасность и правоохранительная деятельность – 2,247 трлн. рублей. Другими словами, на внешнюю оборону и внутриполитическую стабильность выделялось 2 247 млрд. руб. или порядка 40 млрд. долл. С точки зрения мировых расходов, — это очень маленькая величина, которая значительно меньше, чем аналогичные расходы Великобритании, Японии, Франции и даже Саудовской Аравии. По сравнению с военным бюджетом США, составляющем только по линии Минобороны страны 719 млрд. (плюс еще более 200 млрд. по другим министерствам), и союзникам США по военно-политической коалиции — странам-членам НАТО, Японии, Австралии и пр. государствам — эти общие военные расходы могут приближаться к 1500 млрд., т. е. могут быть примерно в 40 раз больше российских.

При этом в российском бюджете выделяется ряд наиболее приоритетных направлений, по которым концентрируются государственные инвестиции: общий объем финансирования нацпроектов и модернизации и расширения магистральной инфраструктуры РФ в 2019– 2024 годах составит 13,11 трлн. руб. На нацпроект «Демография» будет направлено 2,9 трлн. руб., на «Здравоохранение» — 1,34 трлн. руб., на «Образование» – 688 млрд. руб., на « Науку» — 387 млрд. руб., на  «Культуру» — 100 млрд. руб., на «Экологию» — 636 млрд. руб.[3]. По сути дела, это расходы на развитие НЧК и его институтов. Расходы относительно небольшие, совершенно не сопоставимые с потребностями общества, но которые нельзя сократить даже в интересах безопасности, не нанося прямого ущерба социально-экономическому развитию.

Таким образом, Россия не может увеличить свои национальные расходы на безопасность, и обречена на отставание от своих оппонентов в ещё большей степени по мере роста военных расходов стран-членов НАТО, Японии, Австралии и других союзников США.

Россия не располагает в настоящее время сколько-нибудь мощными военно-политическими союзниками за исключением определенных (не ясных до конца) возможностей стран-участниц ОДКБ. Вместе с тем, теоретически остаются возможности союзнических отношений с новыми центрами силы в лице КНР, Индии, Пакистана и исламских государств, а также некоторых других государств мира.

Другая группа факторов — внешние факторы, меняющие стремительно МО и ВПО обстановку в наше время. Нарастающие внешние угрозы требуют от России какого-то адекватного ответа. Стремительно меняющаяся международная обстановка во втором десятилетии XXI века ставит совершенно по-новому важнейшие вопросы, связанные с формированием соответствующей стратегии национальной безопасности не только России, но и других ведущих государств-участниц, формирующих в основном систему международных отношений[4]. Следует в этой связи, прежде всего, понимать, что эти изменения в МО — во многом следствие еще более масштабных изменений в развитии всей человеческой цивилизации и отношений между её частями — локальными человеческими цивилизациями[5]. Они вызваны изначально переходным периодом («фазовым переходом») от одной общественно-экономической формации и технологического уклада к другой[6], но находятся под влиянием и многих других, в т.ч. субъективных факторов.

Этот процесс неизбежно ведет в XXI веке к самым радикальным изменениям в социальной и политической областях, включая, естественно, отношения между субъектами и акторами, формирующими международную и военно-политическую обстановки. Формируется не только совершенно новая международная реальность, но и качественно новые парадигмы политического, военного, общественного и экономического развития[7], а каждая новая парадигма, естественно, ведет к смене парадигмы безопасности и необходимости корректировки стратегии. Иными словами, смена технологического и экономического укладов неизбежно ведет к политическим, социальным и военным качественным переменам и трансформациям в отдельных областях человеческой жизнедеятельности: политической, экономической, безопасности. Формальная логика этого процесса, на мой взгляд, выглядит следующим образом: выбор конкретного варианта стратегии предопределён развитием объективных условий существования нации, но он может на какое-то время остаться в рамках традиционной парадигмы («стратегического сдерживания»), превращаясь со временем (но достаточно быстро) во всё менее и менее эффективную стратегию.

Причем, надо иметь в виду, что смена стратегий может происходить в самых разных условиях развития МО и ВПО в мире, в т.ч. конфликтных[8]. Во-первых, совершенно не обязательно, что этот процесс перехода от одной формации и системы МО завершится заведомо успешно: в ХVI–ХVIII веках в ряде стран он закончился положительно, но до этого — в начале тысячелетия, — в Римской империи, — он отнюдь таковым не оказался, чему справедливо соответствуют, прежде всего, разные уровни качества управления и разные качества правящих элит (у которых, кстати, и судьба тоже оказалась разная). Другими словами, от качества правящих элит и эффективности управления, видимо, зависит сама возможность перехода цивилизаций из одного состояния в другое[9]. Естественно, что как первое, так и второе прямо относятся к эффективности стратегии национальной безопасности того или иного субъекта МО вообще и России, в частности.

Во-вторых, такой переход неизбежно связан с радикальными изменениями и трансформациями в существовавшей системе международных отношений — экономической, технологической, финансовой и военной. Поэтому он в принципе не может быть плавным, безболезненным, бесконфликтным. А раз так, то в условиях повышенной конфликтности и рисков стремительно возрастает роль силовых инструментов, прежде всего, военных, а вероятные сценарии развития отношений между субъектами и акторами МО приобретают откровенно силовой, более того, военно-силовой характер[10].

Всё это означает, что правящие элиты государств должны тщательно и очень оперативно анализировать и прогнозировать развитие подобных сценариев и их вариантов, а, главное, своевременно вносить коррективы в свои стратегии национальной безопасности[11], внешней политики[12] и военные доктрины[13], а также Доктрины информационной безопасности[14], Стратегии научно-технологического развития[15]. Примечательно, что о последнем, самом важном в условиях переходного периода документе (принятом одновременно с другими), до сих пор почти ничего не говорилось. А зря, ведь именно от успеха в его реализации, как увидим ниже, в наибольшей степени будет зависеть национальная безопасность России в условиях переходного периода от одной экономической, технологической и общественно-политической формации к другой, ибо условия такого перехода будут предопределяться научно-технологическими особенностями.

Стратегия национальной безопасности России конкретизируется в целом ряде документов, которые, как известно, концептуально именно так и выстраивают последовательность принятия и логику этих документов (хотя и не всегда, как видно, в строгом порядке и вовремя)[16], предполагая максимально полные, конкретные ответы на соответствующие основные вопросы обеспечения безопасности. При этом ответы на эти частные вопросы могут не вытекать из принятой парадигмы и общего подхода. Так, например, в новой редакции Концепции внешней политики России говорится о том, что «В целях обеспечения национальных интересов и реализации стратегических национальных приоритетов… внешнеполитическая деятельность направлена на выполнение следующих основных задач:

а) обеспечения безопасности страны, её суверенитета и территориальной целостности, укрепления правового государства и демократических институтов;

б) создание благоприятных внешних условий для устойчивого роста и повышения конкурентоспособности экономики России… и т.д., вплоть до подпункта «л»[17].

Между тем это традиционное определение приоритетов вызывает вопросы принципиального характера, непосредственно влияющие на приоритеты национальной безопасности. Вот лишь некоторые из них:

1. В условиях нарастающей борьбы за сохранение национальной идентичности и системы ценностей, не являются ли именно они наиболее приоритетными целями, а не традиционные цели обеспечения безопасности государства, о которых мы постоянно говорим (демократия, правовое государство и т.д.)?

От этого непосредственно зависит внешнеполитический курс страны, выбирающей каждый раз между укреплением систему национальных ценностей и интересами, и другими приоритетами.

Так ли, уж, важен традиционно повторяемый приоритет «укрепления правового государства» и «демократических институтов» для целей национальной безопасности? Не важнее ли приоритет обеспечения «традиционных ценностей» и «национальных институтов»?

Представляется, что Россия долгие годы с начала перестройки жертвовала национальными интересами и ценностями в интересах демократии и правового государства, включая уступками в области национального законодательства.

2. Вряд ли можно согласиться, когда на самом высоком по приоритетности месте внешней политики ставятся задачи «устойчивого роста» и «конкурентоспособности»[18]. Прежде всего, не всегда понятно, что такое «устойчивый рост»: если это тот самый рост в 1-2% , который нам планирует правительство, то является ли этот приоритет важным в условиях нарастающего отставания?

Другими словами Концепция внешней политики России не развивает и конкретизирует положения Стратегии национальной безопасности, а повторяет (а иногда и просто искажает) их[19].Она является хорошо проработанным консервативным документом, отражающим реалии конца 90- х годов, когда в России и МИД стали задумываться о национальных интересах.

Именно поэтому, представляется важным именно сегодня рассмотреть некоторые наиболее сложные вопросы обеспечения национальной безопасности в комплексе, системно, вместе с вопросами защиты национальных ценностей и обеспечения опережающего развития.

Прежде всего, потому, что они выступают наиболее общими и системными вопросами обеспечения именно национальной безопасности.

К числу таких наиболее актуальных вопросов, относящихся не только собственно к Стратегии национальной безопасности, но и вытекающим из неё частным концепциям, на мой взгляд, следует отнести следующие:

— формирование стратегии национальной безопасности базируется на оценке и прогнозе только внешних и внутренних угроз и внешних опасностей (как сегодня) или на анализе и долгосрочном прогнозе обеспечения национальных интересов и системы ценностей?[20] Насколько обоснованы современные интересы национальной безопасности и их приоритетность с точки зрения необходимости их безусловной защиты?

— защита от внешних угроз (или все-таки защита интересов?) происходит исключительно ответными средствами противоборства (стратегического сдерживания) или выбором такой стратегии поведения, при которой реакция на эти опасности и угрозы может быть самая разная, вплоть до игнорирования некоторых мнимых опасностей и потребностей противоборства? Иначе говоря, может ли стратегическое сдерживание включать в себя набор не только оборонительных, но и наступательных действий, активных мероприятий и других шагов для защиты интересов безопасности?

— каким образом эффективно защититься России от внешних опасностей и угроз (или отстоять национальные интересы), обладая заведомо более слабыми ресурсами и возможностями, когда анализ соотношения сил в настоящее время и в будущем категорически не в нашу пользу? и какие интересы являются наиболее приоритетными, требующими, прежде всего, защиты?

— наконец, что практически будет означать в будущем для России успешная (эффективная) стратегия национальной безопасности?

Только ли, как это говорится в Стратегии, защита суверенитета, территориальной целостности, прав и свобод, или, прежде всего, национальной идентичности и системы ценностей?