На протяжении большей части своей истории Америка не знала угрозы собственному выживанию. Когда такая угроза появилась в период холодной войны, она была полностью ликвидирована. Таким образом, американский опыт полностью подтвердил уверенность в том, что, единственная из стран, к угрозам невосприимчива и может выстоять, будучи живым примером моральных достоинств и добрых дел[1]

Г. Киссинджер

Формирование новых центров силы по мере опережающего развития ЛЧЦ неизбежно создаёт противоречие в отношениях США, как лидера западной ЛЧЦ, с новыми влиятельными субъектами МО. В это же самое время появятся и такие крупные в экономическом, демографическом и военном отношении державы, чье влияние будет вносить свои коррективы в отношения между лидерами, как Пакистан, Индонезия, Вьетнам, возможно даже объединенная Корея, что объективно создает угрозу американскому влиянию и неуязвимости. Типичный пример – Россия, Иран и КНДР, которые открыто заявили о неприемлемости американского доминирования, не смотря на всё давление.

Более того, встаёт проблема возможного присоединения этих новых центров силы к военно-политическим коалициям ЛЧЦ. Динамика развития некоторых стран за последние десятилетия свидетельствует о том, что появление таких новых факторов в мировой расстановке сил неизбежно. Более того, в сравнительно короткое время такие новые страны быстро проходят этапы превращения их в новые центры силы[2]:

– этап быстрого (опережающего) развития;

– этап превращения в регионального лидера;

– этап превращения в региональный центр силы[3].

В соответствии с этим делением можно разбить государство на 4-е группы с тем, чтобы можно было прогнозировать в долгосрочной перспективе формирование как новых центров силы и коалиций, так и ЛЧЦ.

Так, Турция, Иран, Малайзия и некоторые другие государства, занимавшие еще недавно места аутсайдеров по демографическим и экономическим показателям, смогли очень увеличить численность населения в несколько раз, а по экономическим показателям будут вполне сопоставимы со странами, которые еще недавно определяли уровень развития мировой экономики (например, Англией, Францией и даже Германией), что неизбежно отразится на региональной ВПО. Это видно на примере изменений в военных расходов некоторых стран и регионов. В частности, если мировые военные расходы увеличивались в целом пропорционально темпам роста мирового ВВП, то в Азии и Океании они росли существенно быстрее, чем даже в странах Восточной Европы и Северной Америки.

Сказанное означает, что в относительно недалекой перспективе в АТР и особенно регионе Юго-Восточной Азии произойдут не только радикальные изменения в соотношении экономических и демографических сил и, как следствие, в характере МО, но и в соотношении военных сил и в характере ВПО и даже стратегической обстановки (СО), которая ускоренно осложняется по вполне объективным причинам – нарастающим геополитическим противоречиям в регионе.

Эта тенденция, безусловно, усилится в связи с появлением в регионе таких мощных в будущем военных игроков, как Индонезия, Филиппины, Пакистан и особенно Вьетнам и Республика Корея.

[4]

Тем не менее именно Китай, Индия и США будут иметь решающее влияние на формирование будущей модели международных отношений[5]. Именно они составят тот «стратегический треугольник», который и будет определять основные тенденции развития ВПО в региона. Важно отметить, что стратегические цели этих «углов» треугольника будут абсолютно разными, что означает высокую вероятность политических и военных конфликтов между ними в будущем, которые не смогут быть снивелированы ни общими торгово-экономическими интересами (как сегодня между КНР и США), ни интересами общего геополитического порядка (как между США и Индией), не говоря уже об известных противоречиях.

При этом, если США будут стремиться всячески сохранить сложившийся мировой порядок и расширить свою коалицию, в том числе привлекая в неё Индию, то Китай будет ориентироваться исключительно на самостоятельную роль центра силы, постепенно подчиняя себе страны не только бассейна Тихого и Индийского океанов, но и Атлантики.

Что же касается Индии, то в настоящее время её экономические и научно-технологические перспективы явно недооцениваются, а военная мощь и политические амбиции старательно не замечаются. На мой взгляд, эти амбиции у правящей элиты Индии будут вполне сопоставимы с амбициями США и КНР, а экономическая и демографическая мощь к 2050 году может составить не только конкуренцию, но и превзойти мощь остальных стран-лидеров.

Эти перспективы развития ВПО в мире и регионы не являются оптимистическими для современной России, которая очень слабо представлена в региональной и межрегиональной торговле (порядка 1%) и военно-политическом балансе сил. Более того, по мере развития военно-технологической базы КНР, Индии и других стран её относительно высокая роль в военно-техническом сотрудничестве будет снижаться. Велика вероятность того, что существующие тенденции развития собственной промышленной базы в КНР и Индии и их частичной ориентации на другие страны приведут к уменьшению доли российской военной продукции, которая может сохраняться в отдельных сегментах (современных системах ПРО и ПВО, ВВС и Сухопутных сил), но будет вытесняться другими продавцами на рынках третьих стран.

Перенос центра тяжести мировой экономики, торговли и политики в АТР неизбежно требует от России усиления политики развития регионов Дальнего Востока, начатой относительно недавно и пока еще не дающей необходимых результатов. Необходимо, прежде всего, чтобы любой вид общегосударственной деятельности – политической, экономической, научно-технологической, гуманитарной, а тем более военной – имел свое продолжение на Дальнем Востоке. Это можно сделать только при условии перенесения центров административных и экономических решений в этот регион, в частности, части столичных функций. Размещение государственно-бюрократических институтов, как показывает практика, лучше всего содействует развитию. И прежде всего, на мой взгляд, речь может идти о военно-морской деятельности – строительстве судов, размещении и подготовки личного состава и штабов, а также сопутствующих органов управления и обеспечения.

С точки зрения военно-политической, переход от однополярности к многополярности не является ни неизбежным, ни линейно-позитивным явлением, как это иногда представляется в современной научной литературе. Западная ЛЧЦ отнюдь не собирается уступать свое военно-техническое, а тем более технологическое превосходство, как минимум, до 2040 года. Более того, как следует из официальных документов и действий Д. Трампа, она будет настойчиво бороться за сохранение военно-политической однополярности и ликвидации «прорывов» других центров силы на иных направлениях. Так, в 2018 году обострилось соревнование между США и КНР в такой важнейшей области, как суперкомпьютеры, где на какое-то время Китай вырвался вперед: в июне 2018 года в США испытали компьютер, обладающий мощностью в 200 миллионов миллиардов операций в секунду, что, как минимум, вдвое превосходит китайское достижение.

Развитие в военной области таких ЛЧЦ как китайская, индийская, а также исламская, могут привести к росту конфликтности и войнам вне связи с обострением напряженности между Россией и Западом: уже сегодня есть вооруженное противостояние между КНР и Индией, КНР и исламскими акторами, Индией и исламскими государствами, между исламскими государствами и т.д.[6]

С точки зрения экономической, ключевым вопросом для понимания развития ЛЧЦ, центров силы и государств в новейшее время становится вопрос о движущих силах их неравномерного развития. Так, в настоящее время такое «понимание» сформировано в Указе В.В.Путина №204 «О национальных приоритетах...»[7].Принято считать, что с экономической точки зрения развитие страны определяется целым рядом относительно стабильных и переменных факторов. Рассмотрим некоторые аргументы, предлагаемые ведущим исследователем профессором В. Сергеевым.

Это, прежде всего, – по мнению В. Сергеева,– уровень образования, природные богатства, численность населения и размер инвестиций, приходящихся на каждого человека. Первые три фактора являются по существу данными, и они вряд ли могут быть изменены в течение одного десятилетия. Однако уровень инвестиций оказывается чрезвычайно чувствительным по отношению не только к указанным факторам, но и другим, не менее важным. Эта группа факторов имеет политический характер: устойчивость политического режима, его отношение к бизнесу, правам собственности и коррупции.

 [8]

Относительно свежая (на 2010 год) статистика по доле природного сырья в экспорте для стран с самой высокой долей имеется в материале МВФ. В таблице приводятся данные по странам, у которых доля ресурсов в экспорте превысила 80%. В мире насчитывается как минимум 20 таких стран, а у некоторых из них (Ирак, Тимор и Экваториальная Гвинея) она доходит до 99%. У Ботсваны, которая традиционно считается страной с изобилием ресурсов, доля сырьевого экспорта составляет 66%, у Норвегии – 62%, у России – 50%; оценок для богатых на ресурсы Австралии и Канады в работе нет. Согласно другому источнику, оценка доли сырьевого экспорта Австралии и Канады составляет на 2009 год 58 и 42% соответственно.

Корректность измерения ресурсного изобилия через долю природного сырья в экспорте (или ВВП) вызывает сомнения. Эта мера не учитывает того факта, что некоторые ресурсные экономики успешно диверсифицируются и тогда, согласно данному показателю, формально переходят в категорию бедных ресурсами; другие же стагнируют и остаются в категории богатых. И в этом смысле доля сырья в экспорте или ВВП скорее является мерой ресурсной зависимости, чем изобилия.

[9]

На основе данных Всемирного банка можно рассчитать долю природного капитала в совокупном капитале страны. Как видно из таблицы, она может превышать 100%, как у Конго, – это происходит из-за того, что общий капитал страны может быть меньше природного. Другая крайность – Сингапур, у которого практически нет природного капитала (всего 2 доллара на душу населения), поэтому в этой стране отношение природного и общего капитала близко к нулю. У богатых природными ресурсами Норвегии, Австралии и Канады доля природного капитала в общем капитале не превышает 13%. Россия с ее 42,8% по этому показателю смотрится относительно неплохо, однако она не намного лучше проблемной Венесуэлы и сильно уступает в рейтинге Монголии и Гвинее. Очень достойно выглядит богатая ресурсами Ботсвана, показатель которой лучше, чем у Норвегии.

Естественно предположить, что инвестиции не придут в страну с неустойчивым политическим режимом, который не способствует развитию бизнеса, нарушает права собственности и не борется с коррупцией. Таким образом, вопрос о развитии новых центров силы в значительной мере, – по мнению В. Сергеева,– сводится к «способности государства создать указанные выше условия, одновременно обеспечивая и высокий уровень инвестиций»[10].

И далее: проблема состоит в том, что большинство новых центров силы – это «молодые» государства, сложившиеся в период после Второй мировой войны. Становление их государственных институтов происходило во время распада колониальной системы. Государство, вопреки широко распространённому в середине XX века взгляду, не рождается как целое. Убеждение, что «правильный» конституционный порядок обеспечит выполнение условий для инвестирования, представляется сейчас, в первой половине XXI века, довольно наивным[11].

В соответствии с новейшими теориями, государство в момент его рождения наследует множество социальных институтов, существовавших ранее на данной территории. Более того, «новое» государство возникает всегда как равновесие борющихся политических сил, и его становление, в том числе и конституционное, является результатом этой борьбы. Таким образом, конституция оказывается под непрерывным воздействием прежде существовавших институтов, и представление о том, что можно произвольно «сконструировать» конституционный порядок, на деле почти никогда не оправдывается.

После Второй мировой войны многие «новые» страны пытались решить эту проблему путём создания экономической системы с полным доминированием государства. Однако практика показала, что такой подход не обеспечивает необходимые условия для экономического развития. Вне зависимости от того, однопартийной или многопартийной была система, борьба кланов, связанных с теми или иными видами деятельности, – армия, служба безопасности, министерства, занимающиеся добычей природных ресурсов, – всё равно оставались реальными политическими игроками. Избежать скрытого политического плюрализма никому не удавалось, но когда этот плюрализм не встроен в политическую систему и не обозначен явственно, борьба часто принимает более жестокие формы, и становится мало предсказуемой[12].

Именно слабая предсказуемость, которая приводит к внезапным поворотам в политическом курсе государства, смене части правящей элиты, и является серьёзным препятствием для экономического развития. Ведь в таких условиях внешние и внутренние экономические акторы не могут уверенно чувствовать себя, не ожидая внезапного изменения политических предпочтений при распределении экономических благ.

Автор: А.И. Подберёзкин