Цивилизационный фактор, становится все более нарастающей силой, оказывающей влияние на все мировые, региональные и даже локальные дела, он также определяет основные правила игры сегодняшней мировой политики…[1]

А. Владимиров, военный эксперт

Они (в Центре разработки стратегических концепций США) выяснили, что ни один из участников не ограничится одними лишь контрсиловыми ударами. Будут нанесены удары по военной экономике — не только по военным объектам, но и по городам[2]

Ян Моррис, историк

Базовый сценарий развития того или иного субъекта ВПО представляет собой наиболее вероятный сценарий на среднесрочную перспективу 7-12 лет. Его вероятность объясняется силой существующих в настоящее время тенденций и инерции движения общества и экономики, их институтов, а также традицией, которые обеспечивают во многом обоснованную экстраполяцию представлений о будущем состоянии субъекта, в нашем случае Соединенных Штатов. Основные базовые постоянные показатели — территория, численность населения, качество НЧК, природные ресурсы, геополитическое положение — до 2025 года практически не меняются[3].

Другие, переменные, показатели — меняются эволюционно. Так, демографические, экономические, промышленные и даже технологические показатели развития этих факторов в ближайшие 7 лет претерпят эволюционные изменения, измеряемые в итоге показателями в 15–20 процентов (иногда до 30%) роста[4].

Военная мощь, также не будет изменена качественно. Программы развертывания ВВСТ, запланированные прежде, будут в основной массе реализованы к 2021–2023 годам, а принципиально новых программ (чье развитие еще не заложено в НИОКР) к тому времени еще не появится. Это позволяет прогнозировать развитие ВС и ВВСТ США на 7–12 лет достаточно определенно, исходя из:

— существующих материально-технических возможностей США;

— политических намерений правящей элиты, целей и задач их внешней политики.

Этот набор показателей позволяет сделать обоснованное предположение о том, что при всем многообразии возможных сценариев (и их вариантов) развития США, существующих на конец 2017 года, необходимо максимально, обоснованно выбрать, один-единственный, наиболее вероятный, тот конкретный сценарий, который становится авторской концепцией, наконец, той моделью, вокруг которой строятся дальнейшие рассуждения и прогнозы. В, конечном счете, для практических нужд остается и реализуется именно тот конкретный и единственный сценарий, по которому и происходит развитие конкретного субъекта МО, причем в одном или, как максимум, двух, еще более конкретных своих вариантах.

Эти варианты могут менять друг друга в рамках единственного сценария, либо комбинироваться в некий третий вариант, который, однако, также будет находиться в рамках все того же сценария. Также как и ВПО конкретизируется в конкретную СО, войну или конфликт, так и тот или иной сценарий развития США конкретизируется только в одном из своих вариантов, который будет характерен только для того или иного конкретного варианта развитии международных отношений. Если говорить о США, например, то весьма показателен пример их политики по отношению к КНДР летом-осенью 2017 года, когда силовой нажим сопровождался военной демонстрацией, которая долго не переходила в военный конфликт.

Действия администрации Д. Трампа полностью подтверждают этот подход: несмотря на самые радикальные заявления и обещания в ходе избирательной кампании 2016 года, он должен был скорректировать свою политику и риторику и войти в рамки заранее заготовленного сценария развития США правящим истэблишментом страны. Его вариант («доктрина принципиального реализма», названная в сентябре 2017 года на выступлении в ООН) внешнеполитического курса вполне соответствовал общему сценарию, скорректировав его от установки «США — ледокол глобализации» к установке «Америка — держава № 1».

Его план — вернуть полный суверенитет США, сняв с нее обязательства, взятые на нее за годы претензий на лидера мировой глобализации и силового навязывания своей системы ценностей. При этом он исходит из желания сделать США самыми сильными в мире, а не построить глобальную наднациональную империю. Но для тех, кого его страна давит, мотивация Вашингтона не имеет значения.

Едва ли не треть речи Трампа в ООН в сентябре 2017 года была посвящена нападкам и критике Северной Кореи, Ирана и Венесуэлы. Досталось и Сирии, и Кубе. Сказав всего несколько слов об угрозе, которую представляют «террористы и экстремисты», и отдельно упомянув успехи в борьбе с исламским терроризмом, Трамп перешел к нападкам на «разбойные режимы», которые не только поддерживают терроризм, но и «угрожают другим нациям и своим народам самым разрушительным оружием, известным человечеству». При этом демонизация КНДР и Ирана достигла в этой речи выдающихся высот, напоминающих лучшие годы Буша-младшего: «У США есть много терпения, США сильны, но, если нас вынудят защищаться или защищать наших союзников, у нас не останется выбора, кроме как полностью уничтожить Северную Корею. Человек-ракета выполняет самоубийственную миссию для себя и для своего режима»[5].

«Ни одна нация на земле не заинтересована в том, чтобы этот криминальный режим вооружился ядерным оружием и ракетами», — заявил Трамп, поблагодарив Китай и Россию за поддержку введения санкций против Пхеньяна. Это было единственное упоминание нашей страны в его речи — впрочем, было еще два косвенных. В одном из них Трамп снова поставил рядом Москву и Пекин, когда сказал, что «мы должны защищать интересы своих стран и защищать себя от угроз суверенитету своих стран от Украины до Южно-Китайского моря». А второй раз, критикуя президента Венесуэлы Мадуро, он заявил, что социалистический эксперимент не удался ни в одной стране мира, включая СССР[6].

Трамп сочетает в себе идеалиста и реалиста, изоляциониста и сторонника «крепкой дубинки». Он хочет совершить масштабнейший  внешнеполитический маневр с минимальными ситуационными потерями и максимальными стратегическими выгодами для США. Этот маневр — переход от державы-гегемона к самому сильному национальному государству в мире — стратегически отвечает и интересам России, — считают некоторые эксперты[7]. — «Трамп, по сути, говорит о том же самом «балансе сил и интересов», о новом издании Вестфальской системы (или же Венского конгресса 1815 года), который подразумевает и Владимир Путин, когда констатирует смерть «однополярного мира».

На мой взгляд, это — заблуждение, аналогичное вера в сотрудничество с националистами-республиканцами. США не видят никого в качестве равноправного партнера, а неравноправное партнерство означает только одно- политическую зависимость и дезинтеграцию России.

Национальные интересы двух стран прямо противоположны России необходимо сохранение суверенитета и влияния на бывшей территории СССР, а США — развал России и ее раздел. Влияние России рассматривается как угроза США, что хорошо видно на примере рядового американского пособия[8].

Рис. 1. Уровень российского влияния

Но совпадение, схожесть картины желаемого будущего у России и США не означает, что двум президентам будет просто согласовать «дорожную карту». Инерция движения США как «ледокола глобализации» настолько велика, что непонятно, хватит ли даже у «освободившегося Трампа» сил и времени повернуть штурвал[9], — справедливо делает вывод П. Акопов. Но, на мой взгляд, сила инерции этого движения вполне совпадает с вектором политики самого Д. Трампа.

Другими словами «вариант Трампа», который он пытается реализовать, во-первых, вполне укладывается в общую политическую тенденцию США последних десятилетий, где США остаются «державой № 1» в мире, но уже не как лидер глобализации, а «просто как «самая сильная держава».

Во-вторых, этот вариант вполне адекватен политике всего американского истэблишмента, «наложившего узду» на его поведение, которая была единогласно высказана в поддержке Конгрессом США закона № 3364 в августе 2017 года.

Этот вариант Д. Трампа может быть скорректирован в рамках существующего сценария применительно к России в любую сторону — более или менее враждебную, — в зависимости от результатов политики США по отношению к КНР (и КНДР), Среднему Востоку (Ирану) или Л. Америке (Венесуэле).