Будущее состояние безопасности в мире может быть описано … двумя группами угроз. Первая связана с попытками оспорить существующие нормы и правила государствами и акторами, чье влияние и мощь увеличивается. Вторая – нарастающим беспорядком, связанным с возникновением множества государств, которые не способны сохранить внутриполитическую стабильность[1]

Доклад МО США «Оперативная обстановка 2035»

Евросоюз входит в герметично закрытое от остального мира Атлантическое сообщество, и поэтому Россия находится вне европейского миропорядка[2]

Р. Саква, политолог

Структура любой политики[3] (включая политику «новую публичную дипломатию») является сложным явлением, в котором следует определить следующие основные элементы:

– субъекты политики;

– объекты политики;

– политические процессы;

– политическую власть;

– политические идеи и концепции;

– политические отношения и т.д.

С точки зрения политики «новой публичной дипломатии» основными субъектами политики являются уже не только государства, но и нации, ЛЧЦ и институты человеческого капитала.

Основными объектами политики «новой публичной дипломатии» являются проблемы, возникающие между ЛЧЦ, нациями и центрами силы в современном мире.

Основные политические процессы политики «новой публичной дипломатии выражены в противоборстве ЛЧЦ, государств и наций за контроль над существующими военно-политическими, финансовыми и природными ресурсами.

Политическая власть с точки зрения политики «новой публичной дипломатии» это способность к силовому принуждению других субъектов МО.

Политические идеи и концепции – средства управления и влияния политики «новой публичной дипломатии».

Эти принципиальные положения структуры политики «новой публичной дипломатии» реализуются в ее конкретных проявлениях, особенностях и характере в зависимости от субъективных и конкретных условий формирования МО.

Она (структура) отражает, как минимум, следующие стороны ее содержания:

– ее зависимость от главной политической цели и вытекающих из нее задач (о чем говорилось выше), – сохранения западной ЛЧЦ своего контроля над существующей миросистемой;

– анализ состояния (принципы, приоритеты, цели) мировой и национальной политики, ее истории и предыдущего опыта. Так, говоря о национальной стратегии в 2015 году, президент США Б. Обама прямо признал: «Она (стратегия) устанавливает принципы и приоритеты для использования американской мощи и ее влияния в мире»[4];

– долгосрочный прогноз развития мировой и национальной политики[5];

– описание архитектуры и взаимодействия с другими средствами политики государств. Так, в XXI веке особенно важное значение приобретает, например, анализ растущей интеграции средств публичной дипломатии и вооруженного насилия, которая фактически в ряде случаев стерла грань между ними, превратив это явление в политику «новой публичной дипломатии»;

– основы долгосрочного планирования развития средств и способов политики и, прежде всего, с точки зрения «новой публичной дипломатии», – силовых политических средств и способов;

– наконец, главное, определение наиболее эффективных средств, способов и механизмов политики, ее методов (с учетом существующих и будущих рисков).

В этой связи необходимо подчеркнуть, что структура традиционных и новых средств политического влияния в XXI веке стремительно меняется. XXI век вносит очень существенные изменения в процессы развития человеческой цивилизации, которые можно сформулировать как стремительное усиление влияния человека, его потенциала вообще и институтов человеческого потенциала, в частности, на все процессы в мире. Эта объективная тенденция еще больше усиливает и без того значительное субъективное влияние на все политические процессы, включая, естественно, процессы формирования МО[6].

Если согласиться с определением, что МО – состояние международных отношений в определенный период времени, которое определяется четырьмя группами объективно существующих факторов и отношениями между ними:

– субъектами МО (цивилизациями, нациями, государствами);

– ведущими мировыми тенденциями;

– негосударственными акторами – союзами, коалициями, организациями и т.д., то мы неизбежно обнаружим, что на все эти объективные факторы в сильнейшей мере и в возрастающей степени воздействует субъективный, человеческий фактор, котором условно концентрируются все возможности человечества и его потенциала – от организационных (институтов НЧК) до когнитивных (научных, религиозных и пр.)[7].

Благодаря НТР в XX и XXI веке появился принципиально новый влиятельный фактор формирования МО – субъективная политическая воля отдельных лиц, групп и обществ, которая превратила это субъективное влияние в самое сильное влияние из всех групп факторов. Именно эта субъективная воля отдельных лиц, представляющих правящую элиту, стала главным объектом внешней политики в XXI веке. Именно это объясняет прежде всего объективное появление и усиление политики «новой публичной дипломатии» в качестве мощного политического ресурса, трансформирующего реальность по заданному образцу.

Вычленение главной цели политики «новой публичной дипломатии» требуется для того, чтобы ее частные задачи, неизбежно возникающие в процессе развития МО, не закрывали стратегического  направления политики, а те или иные субъективные или конъюнктурные политические моменты не отвлекали от понимания сути происходящего. Так, например, частные договоренности (Минск 1, Минск 2) по стабилизации ситуации на востоке Украины не означают, что западная ЛЧЦ отказалась использовать свои институты (прежде всего ЕС и НАТО) для продвижения своего контроля и влияния на восток Евразии. Или договоренности по совместной борьбе против ИГИЛ между Россией (а также стоящими в данном случае за ней другими странами Евразии) и западной ЛЧЦ («антитеррористической коалицией») отнюдь не означают, что США отказались от своей главной цели – сохранения контроля над Ближним и Среднем Востоком в том числе и с помощью дестабилизации ситуации в этих регионах и политики «активного лидерства»[8].

Иными словами для того, чтобы яснее вычленить средства и способы политики «новой публичной дипломатии» требуется, во-первых, максимально точно определить ее стратегическую (долгосрочную) цель и сопутствующие, и вытекающие из этой цели, частные задачи. Во-вторых, установить взаимосвязи этой цели с внешней обстановки (МО–ВПО), ресурсами для ее достижения и концепциями (представлениями) правящих элит. На уже известном рисунке, отображающем логическую модель политического процесса, это можно показать следующим образом.

В соответствии с этой логикой рассуждений главный вектор влияния и воздействия внешних сил это вектор внешнего влияния на правящую элиту («Б»–«Д»), хотя очевидно, что внешнее влияние оказывается и на формирование системы национальных интересов и ценностей (вектор «Г»–«А»), и на формулирование политических целей и задач (вектор «Б»–«В»), а через него и на стратегию (область «В»–«Г») и распределение ресурсов (группа факторов «Г»). В данном разделе именно область стратегии, как «искусства распределения и применения военных средств для осуществления целей политики»[9] является главным объектом исследования политики «новой публичной дипломатии». При этом как справедливо отмечает классик в исследовании современной стратегии Л. Гарт, «Стратегия имеет дело не просто с передвижением войск, к чему часто сводят ее роль, а с результатами этого передвижения»[10].

Собственно нас прежде всего интересует именно вектор «Б»–«Д» – как внешняя политика воздействия на правящую элиту (официальная дипломатия и публичная дипломатия), а так же вектор «Б»–«А» – как средства и способы внешнего воздействия на общество, нацию и в целом национальную систему ценностей и интересы ЛЧЦ (прежде всего публичная дипломатия и затем официальная дипломатия). Иначе говоря, необходимо решить классический вопрос о соотношении политической цели (куда идем) и средств (каким образом) или, как говорил Мольтке, о практическом применении средств переданных полководцу». В этой связи «область Д» («правящая элита») рассматривается одновременно и как политическое руководство, и как руководство экономическое, военное и пр., пр., хотя в интересах точности анализа было бы полезно разделить разные срезы элит хотя бы потому, что история и опыт показывают, что они по-разному относятся к выбору тех или иных средств политики: «масло» – либо «пушки» – самый простой выбор. В современной политике элиты выбирают:

– между набором политических, гуманитарных и экономических санкций;

– теми или иными военными средствами и способами (массированный десант, силы специальных операций, террор, ЧВК и т.д.).

При этом на правящую элиту (группа факторов «Д») оказывают, как уже говорилось, влияние и другие факторы. Прежде всего внутриполитические (группа «А») и ресурсные (группа «Г»).

О том, насколько сильно это влияние может сказываться на внутриполитической обстановке свидетельствуют данные социологических опросов. Например Левада-Центр в 2015 году приводит следующие данные, свидетельствующие о том, что военные конфликты и ухудшение отношений с Западом увеличивают беспокойство россиян[11].

Вместе с тем это беспокойство, по мнению некоторых экспертов, во-первых, пока еще не достигло критического уровня, т.е. затрагивает не более 25–30% граждан, а, во-вторых, не дестабилизирует, а даже укрепляет власть, демонстрируя необходимость национального единства[12]. Это означает, что конкретная политическая цель, сформулированная В. Путиным (в неявном виде) в качестве возрождения суверенитета и независимости России вполне может компенсировать, как минимум, на некоторое время неудачи на других направления развития и в общих чертах дать стратегическое направления развития всей политики.

Что сейчас более всего угрожает России?

Таким образом можно выделить следующие основные приоритеты и объекты воздействия стратегии «новой публичной дипломатии» западной ЛЧЦ в XXI веке в отношении не только российской, но и других ЛЧЦ:

Приоритет № 1 – правящая элита этих ЛЧЦ как главный объект и цель воздействия политики «новой публичной дипломатии» (вектор «Б»–«Д»). Конкретные примеры влияния западной ЛЧЦ на правящие элиты и лидеров государств, противостоящих Западу, с 90-х годов прошлого века хорошо известны. Прямое давление на правящие элиты перерастает в угрозы, шантаж, применение военной силы, публичное наказание (суд Милошевича или казнь Чаушеску, Хусейна, Каддафи и пр.) и установление необходимого режима, который отнюдь не обязательно должен стабилизировать ситуацию, но обязательно быть подконтрольным США.

Учитывая характер современного противоборства (бескомпромиссность, системность, сетецентричность), такая цель может быть достигнута только при наличии очень широкого и постоянно расширяющегося спектра средств и способов – от самых «невинных» – лишения неформальной поддержки в дипломатическом сообществе – до массового применения военной силы[13].

Правящая элита противоборствующей ЛЧЦ должна (в соответствии с этой глобальной целью):

– согласиться с существующими нормами и правилами (политическими, финансовыми и т.д.) в мире, которые сформулированы и установлены западной ЛЧЦ в последние десятилетия, и не только не пытаться их оспорить, но и не ставить их публично под сомнение;

– не препятствовать практически ни в одной из областей политики западной ЛЧЦ и не ставить эту политику публично под сомнение;

– реализовывать собственную политику в соответствии с теми нормами, представлениями и системой ценностей, которая существует у западной ЛЧЦ.

Приоритет № 2 – система базовых ценностей ЛЧЦ и суверенитет общества, нации и ЛЧЦ как приоритет воздействия политики «новой публичной дипломатии»  западной ЛЧЦ (вектор «Б»–«А»).

Не трудно увидеть, что первое и второе направления в политики тесно связаны между собой: отказ от самоидентификации неизбежно ведет к потере суверенитета и отказу элиты от независимости, о чем еще в XX веке писал И. Ильин. Именно такой выбор – выбор идентификации и суверенитета – встал вплотную перед правящей российской элитой в 2008–2016 годы. Её значительная  часть, мыслящая «прагматически», готова, как и в 90-е годы к отказу от идентичности и суверенитета.

В этом смысле очень примечателен диалог А. Кудрина и В. Путина в мае 2016 года, суть которого сводилась к спору о том стоит ли самоидентификация и суверенитет того, чтобы ради них рисковать привлечением внешних инвестиций. По мнению Л. Кудрина, и стоящих за ним либералов, – стоит. По мнению В. Путина, – нет.

Такой «выбор стратегии» или «пути России», о котором спорят последние 25 лет неизбежно будет упираться в вопрос о политических и финансовых приоритетах. В том числе в бюджетной политике. Так, хроническое недофинансирование науки, культуры и образования в РФ в последние годы сказывается на всех аспектах жизни страны, в том числе и ее политике, в т.ч. и качестве правящей элиты, качестве НЧК и его институтов.

В связи с недооценкой роли науки, культуры, а в развитии качественных потенциалов народонаселения страны критически недостаточным является уровень финансирования этих сфер. Так, сфера культуры финансируется даже не по остаточному принципу, а просто на мизерном уровне. Доли государственных расходов на культуру от затрат бюджета составлял: в 1994 г. – 0,53%; в 1995 г. – 0,62; в 1996 г, – 0,62; в 1997 г. – 0,63; в 1998 г. – 0,7; в 1999 г. – 0,53; в 2000 г. – 0,53; в 2001 г. – 0,51; в 2002 г. – 0,53; в 2003 г. – 0,6; в 2004 г. – 0,6; в 2005 г.— 1,3; в 2006 г. – 1,26; в 2007 г. – 1,08; в 2008 г. – 1,45; в 2009 г. – 1,26%. При этом данные экспертного опроса покалывают, что оптимальное значение доли государственных расходов на культуру в России составляет не менее 13%. Иными словами приоритеты культуры в противоборстве ЛЧЦ явно недооцениваются, что не может не отразиться не только на качестве НЧК, но и политической позиции правящее российской элиты[14].

Приоритет № 3 – в политике «новой публичной дипломатии» западной ЛЧЦ предполагает радикальную смену целей и задач политики, сформулированными правящей элитой (вектор «Б»–«В»). Если предыдущие два вектора воздействия (принуждения) были направлены на изменение представлений правящей элиты и системы национальных ценностей, то третий вектор - публичное изменение целей и задач политики – носит публичный и правовой характер, который ориентирован на закрепление результатов таких изменений в международно-правовой области. Именно этот вектор мировой политики, как правило, наиболее известен потому что он носит публичный характер, отражается в официальных заявлениях, соглашениях, договорах, т.е. относится преимущественно к области официальной дипломатии как одной из сфер «новой публичной дипломатии». Очень хорошо эта область освещена во внешнеполитической деятельности М. Горбачева – Э. Шеварднадзе – А. Козырева, которые фактически закрепили в политико-дипломатической области, согласие России на полученные в результате всей политики «новой публичной дипломатии» Запада результаты.

При этом очень важно понимать, что вектор («Б»–«В» на нашем рисунке) изменения политических целей и задач не является результатом только политико-дипломатической деятельности, как может показаться изначально. С конца XX века и особенно в XXI веке средства и методы политики «новой публичной дипломатии» в целом активно используются именно в этих же целях. Это проявляется в том числе в таких «новациях» как превращении официальных представителей правительств и МИДов в пиар-агентов, работающих с очень широкой свободой деятельности. Таких, например, как представители Госдепа Псаки и МИДа РФ Захарова.

Приоритет № 4 – политики «новой публичной дипломатии» Запада  изменение стратегии ЛЧЦ, нации и государства и эффективность распределяемых ресурсов (корректировку вектора «В»–«Б»). Эта область традиционно относится к компетенции высшего политического, военного и дипломатического руководства и категорически не приемлет влияние извне, которое справедливо расценивается как специальные операции, диверсии и деятельность агентов влияния.

События последних 30–40 лет полностью подтверждают подобную иерархию приоритетов не только применительно к России – от прихода к власти М. Горбачева и его элиты, трансформации системы приоритетов у общества, нации и ЛЧЦ («откол», например, стран социалистического содружества и славян от «российского ядра»), искажение национальной стратегии (например, доминирования макроэкономических моделей и отсутствия национальной промышленной политики), до откровенного разворовывания национальных ресурсов.

Соответственно и в зависимости от избранного приоритета происходит выбор средств и способов влияния. Так, для оказания давления на «Приоритет № 2» в 2016 году в области популярных видов спорта был использован откровенно антидопинговый скандал. В открытом письме, направленном в Министерство спорта РФ, скелетонист Павел Куликов, например, заявил, что мельдоний был включен Всемирным антидопинговым агентством в список запрещенных из-за популярности применения препарата среди спортсменов стран СНГ. В послании россиянин ссылается на допинг-офицера, представляющего Британское антидопинговое агентство. «Приехавший для проведения допинг-тестирования допинг-офицер, представляющий Британское антидопинговое агентство, сообщил мне, что в последнее время было обнаружено много случаев применения мельдония, так как он был включен в список запрещенных препаратов руководством Всемирного антидопингового агентства только из-за популярности применения препарата среди спортсменов стран СНГ»[15].

Такие же скандалы периодически возникают в связи с деятельностью хакеров, торговцев оружием, бизнесменов и т.д. Их целью является сознательное формирование негативного образа российской элиты с целью оказания на нее политического давления.

Таким образом в политике «новой публичной дипломатии» западной ЛЧЦ, как, впрочем, и в любой политике, доминирует политическая цель. В данном случае это подчинение правящей элиты других ЛЧЦ, которая достигается тремя комплексными и силовыми стратегиями.

Стратегией системного принуждения (coerce) правящей элиты к необходимым действиям или бездействиям.

Стратегией корректировки системы национальных ценностей и интересов в необходимом направлении.

Стратегии корректировка политических целей, задач и средств их достижения, т.е. влияния на стратегии (внешнеполитические, финансовые, военные, социально-экономические и пр.) других ЛЧЦ.