Изменения в политике, стратегиях и концепциях государств: от публичной дипломатии к «новой публичной дипломатии»

 

«Гибридная реальность» — сращивание физической и виртуальной реальности[1]

Ю.Осипов профессор

 

России в политике сегодня нужна гибкая стратегия, соответствующая современным политическим и технологическим реалиям. Это стратегия «гибридной реальности», сочетающая материальную и виртуальную реальность. Реальность в МО–ВПО уже изменилась. Сохранять в этих обстоятельствах эффективность неизменной концепции стратегического сдерживания России будет уже явно невозможно, она неизбежно будет вынуждена приспосабливаться к этим изменениям. И, очевидно, что лучше всего это будет происходить, если такой процесс приспособления будет идти осознанно, целенаправленно и инициативно, а не вынуждено[2].

Прежде всего, изменится геополитическая картина мира: новые центры силы и государства уже бросают вызов (пока что очень осторожный, особенно внутри коалиций, как это делает Германия) доминированию США. Но уже встал вопрос о будущей новой структуре МО-ВПО и месте и роли держав в этой структуре, который отнюдь не предрешен сегодня.

От его решения во многом будет зависеть политика России, но и её политика сможет повлиять на тот или иной вариант развития ситуации. Это отмечают уже многие политики и учёные, но сводят процесс к «многополярности», т.е. простой констатации формирования нескольких центров силы. Дальше этой констатации, как правило, процесс анализа не идёт.

Но уже появляются и более глубокие признания, например: «баланс сил в мире медленно, но неуклонно склоняется в сторону Азии. В то время как некоторые страны, такие как Южная Корея и Япония, по-прежнему зависят от своих западных союзников, другие, такие как Китай и Индия, становятся независимыми игроками, соперничающими с США. Но характер этих держав различен», — рассказал во Владивостоке осенью 2018 года Ким Чин Хён, — председатель Всемирного форума мира.

Он справедливо полагает, что «Большинство западных стран обеспокоены ростом Китая и Индии, — отметил Ким Чин Хён, — но им, по его мнению, — не «стоит беспокоиться». «Китай и Индия никогда не станут центрами власти или империями. В истории у нас уже были Pax Sovietica и Pax Americana во время холодной войны, Pax Romana или Pax Britannica, но есть два непременных условия, чтобы стать такими центрами. Первое — это «ценностная» идеология. В России, например, это был коммунизм, который очень сильно повлиял на весь мир. В США это идеология прав человека и демократии. Конечно, Китай и Индия поддерживают идею универсальных ценностей, но не предоставляют свои»[3].

Второе условие состоит в том, чтобы такой центр мог доминировать в мире в сфере продовольствия и энергии, считает эксперт. «Китай и Индия находятся в наиболее неблагоприятном положении: они являются крупнейшими потребителями продуктов питания и энергии и никогда не поставляли их кому-либо ещё»[4].

Другими словами, неизбежные геополитические изменения в мире объективно не позволят России сохранить в законсервированном виде её политику «стратегического сдерживания»: эффективное выживание и выстраивание отношений с новыми центрами силы в военно-политической области потребуют отказа от традиционного ядерного сдерживания.

Другой аспект этой проблемы: в политике огромное значение имеет наличие опыта и умение эффективно использовать имеющиеся или потенциальные национальные ресурсы, отношение к которым не должно быть упрощенным: далеко не всегда использует только то, что видно «на поверхности». Это означает постоянное совершенствование политического и военного искусства. Так, до сих пор «по достоинству» не оценен такой ресурс США как продукция Голливуда, создавшая в 80-е годы совершенно новую «антивьетнамскую» реальность, когда «Рэмб» (1985 г.) и «Рэмбо-3» (1988 г.) сбивали советские вертолеты Ми-24 «пачками», хотя никто не задумывался о том, что сделать это на практике нереально, а сами эти вертолеты сбили в Ираке, как минимум 57 вертолетов противника[5].

Очевидно, что есть взаимосвязь между политическими целями и амбициями, с одной стороны, национальными ресурсами (возможностями), с другой, но эта взаимосвязь далеко не всегда прямая: в истории человечества мы не раз встречались с ситуацией, когда выбор тех или иных ресурсов и средств, их умелое и своевременное развитие и эффективное использование оказывались порой важнее простых количественных сопоставлений. К сожалению, как правило, именно к таким количественным сопоставлениям обращаются не только публицисты, но и политики.

Искусство политика и военного требует знаний, профессионализма и чрезвычайной ответственности. Если, например, будут не своевременно и не точно определены необходимые ресурсы, если они не будут подготовлены и не будут эффективно использованы, то, в конечном счете, это ляжет тяжелой ношей ответственности именно на плечи тех, кто готовит и принимает решения, т.е. все на тех же политиков и экспертов.

Между тем надо помнить, что умение использовать те или иные ресурсы в разные периоды и эпохи существенно отличает, одних политиков и военных от других. Талантливых от бездарных. Иногда это отличие радикально. Выбрать из всего набора возможных ресурсов именно те, которые сегодня наиболее эффективны, либо найти новые, — также ответственность экспертов и политиков. Причём очень важно по достоинству и своевременно оценить те или иные ресурсы. В этом и заключается искусство современных политиков и военных, в том числе и в области политики стратегического сдерживания, которая сегодня в России опирается, по сути, только на ядерные силы, а иногда и силы общего назначения. Вот почему этому аспекту работы будет посвящена специальная часть работы.

С этой точки зрения, анализ и прогноз развития концепции системной безопасности России (в нормативной существующей форме сегодня Стратегии национальной безопасности, утверждаемой Указом Президента РФ), представляется не абстрактным исследовательским процессом, а сугубо прикладным исследованием, находящимся в тесной связи с опасной эволюцией политики Запада от публичной (официальной) дипломатии[6] в направлении политики «новой публичной дипломатии»[7], которая произошла в начале XXI века. Например, «гибридная реальность» сегодня — это политика западной коалиции, опирающаяся  на фейки, дезинформацию, заведомо ложную пропаганду, искажающую реальность, где собственно политико-дипломатические традиционные средства играют все меньшее значение. Политические средства очень быстро прошли эволюцию от простых средств дипломатии и военной силы к сложному сочетанию информационно-когнитивных и военных средств насилия.

Эта эволюция требует немедленного принятия со стороны России конкретных политических решений, способных нейтрализовать эти последствия. В общем виде логика этих последствий выражается (иллюстрируя её на традиционной модели политического процесса) в следующем: политика публичной дипломатии превратилась в последние десятилетия в политику «новой публичной дипломатии» или «гибридной реальности», где «реальность» сначала создается в информационном пространстве, затем превращается с помощью СМИ в политическую реальность, которая затем легализуется и легитимизируется.

Политика «Публичной дипломатии» концентрировалась на направлении борьбы с государством (вектор «Б»–«В»), его целями и стратегией, реализуя традиционную деятельность государства в политико-дипломатической, экономической, информационной и военной областях.

Рис. 1.  Логика эволюции политики «Публичной дипломатии» в политику «Новой публичной дипломатии»

 

Политика «Новой публичной дипломатии» провела переоценку целей, средств и способов внешнего влияния, значительно усилив «негосударственные» вектора («Б»–«Д» и «Б»–«А»), что отразилось как на всем «наборе» средств, так и способов внешнего влияния.

Соответственно произошли изменения и в приоритетности внешних условий, опасностей и угроз всем трем основным объектам внешнего влияния: если по отношению к государству («В») сохранилась ставка на использование военной силы в ее политической («косвенной») форме, то по отношению к элитам («Д») эта силовая составляющая перешла в открытую фазу (угрозы и убийства лидеров), а по отношению к ценностям — откровенно силовому давлению, которого прежде не было при акцентах на политику «мягкой силы».

Политика «новой публичной дипломатии» стала новым мировым явлением, конечной целью, которой является сохранение установленного к концу XX века западной ЛЧЦ контроля в финансово-экономической и политической области с помощью применения системы силовых, скоординированных по своему использованию, средств — военных и не военных, — принуждения. Политика «новой публичной дипломатии западной ЛЧЦ становится тем конкретным инструментом, с помощью которого реализуется один из вариантов наиболее вероятного сценария развития МО и ВПО в XXI веке. Сценарий и политика взаимно дополняют и усиливают друг друга. Если наиболее вероятный сценарий развития МО–ВПО (которым является сценарий «Военно-силового противоборства» западной ЛЧЦ) отвечает на вопрос о том, какая будет международная обстановка и как она будет развиваться, то политика «Новой публичной дипломатии» Запада отвечает на вопрос каким образом будут вести себя США и другие западные страны, которые во многом являются авторами и инициаторами развития этого сценария[8].

С другой стороны, важно понимать, что у этого наиболее вероятного сценария есть несколько вариантов реализации. Каждый из этих вариантов характеризуется конкретными и нередко субъективными условиями и факторами. Так, при доминировании этого сценария одним из его вариантов (после прихода к власти администрации Д. Трампа) может стать вариант «силового партнерства» с Россией, когда общее усиление силовой составляющей внешней политики США может сопровождаться элементами развития отношений с Россией по ряду вопросов (борьбы с ИГИЛ, отношений с Ираном, КНДР, Кубой, переговорами по сокращению СНВ и др.). Соответственно будут меняться и внешние условия реализации Стратегии России. Может быть, даже не только частные.

Вот почему требуется постоянный анализ, оценка и стратегический прогноз современного состояния Стратегии национальной безопасности, существующей как на практике, в политике, так и в форме соответствующего Указа Президента № 683 от 31 декабря 2015 года. Прежде всего это представляется крайне актуальным в связи с качественными изменениями, которые происходят в международной и военно-политической обстановке в самые последние годы, но которые пока что не нашли своего своевременного и четкого отражения в политике безопасности России. Может быть потому, что они слишком динамичны, любые нормативные, а тем более законодательные, действия всегда будут отставать от реалий. Так, практическая деятельность администрации В. Путина существенно опережает теорию. Он не только не отвечает симметрично (например, на высылку в январе 2017 года дипломатов), но и реализует исключительно собственную стратегию.

Эти радикальные изменения в экономической, технологической и социальной областях, в свою очередь, потребовали пересмотра многих фундаментальных основ и подходов к обеспечению национальной безопасности. (Интересно, что это почувствовал Д. Трамп). В частности, это привело к неотложной возросшей потребности долгосрочного стратегического прогнозирования и планирования при подготовке базовых документов социально-экономического, бюджетного и финансового характера. Формально это произошло. В самом конце 2016 года неожиданно «выскочили» долго отлеживавшиеся Концепция внешней политики, научно-технологического развития, информационной безопасности и др. Однако эти документы не стали общенациональным руководством, основой для долгосрочного национального планирования. Именно такая практика существует не только в США, но и в Великобритании, Китае и даже Австралии. Так, Стратегия национальной безопасности и Военная стратегия национальной безопасности США исходят из положений стратегического прогноза, а не только современной и достаточно узкой оценки (как это есть в последних двух редакциях Стратегии национальной безопасности Российской Федерации).

Лиц, структур и организаций, занимающихся в России сегодня этой проблематикой в сотни раз меньше чем в США. Это означает, что если по уровню ВВП мы отчасти на порядок, а в технологиях на два порядка, то в концептуальной области в тысячи раз!

В этой связи хотел бы отметить, что в Центре военно-политических исследований МГИМО за последние 4–5 лет было сделано несколько пионерских работ, посвященных теоретическим и методологическим аспектам в области стратегического прогнозирования и планирования международной и военно-политической обстановки, а также предложения и рекомендации к новой редакции Стратегии национальной безопасности Российской Федерации от 31 декабря 2015 г., опубликованным отдельными изданиями[9]. Эти работы стоит оценивать только как самые первые шаги в политике новых механизмов обеспечения безопасности, которые совершение не соответствуют современным потребностям России, масштабу изменений в мире и характеру угроз.

Смена существующих парадигм безопасности, произошедшая в начале столетия, отразилась в определенной степени на оценке внешних и внутренних опасностей и угроз правящей российской элитой, а также средств и способов противодействия нашло отражение во втором десятилетии XXI века на практике. В теории, однако, это требует специального, системного и углубленного изучения. Парадоксальность ситуации заключается в том, что практическая политика России и меры «ручного управления» В. Путина стали достаточно эффективными и отражали новые реалии (что видно на примере Крыма, Сирии и других действий) изменившейся ВПО, однако их теоретическое обоснование и осмысление существенно отставало. В особенности если речь идет об информационных, психологически и средствах влияния, используемых западной локальной человеческой цивилизации, объединенных в единую систему политики «силового принуждения», где главной целью политического воздействия становится правящая элита и руководство страны оппонента. В международной и военно-политической области до сих пор стойко сохраняются стереотипы западной политологии и ­традиционной  советской науки, которые претерпели некоторые косметические изменения в начале века, но так и не смогли преодолеть инерцию мышления.

Так, даже в 2014–2015 годах, когда стало очевидным, что сотрудничество превратилось в конфронтацию, а западная ЛЧЦ всячески усиливает развитие военно-силового сценария, значительная часть российской правящей элиты продолжала рассуждать и планировать свою политику в рамках традиционных, горбаческо-ельцинских, парадигм сотрудничества и партнерства.

Это привело к тому, что не наука и аналитика предлагали правящей элите свои идеи, а отдельные представители этой элиты предпринимали шаги в условиях цейтнота времени и ресурсов, которые — надо признать, как правило оказывались гораздо более эффективными, чем экспертные рассуждения.

В этой связи представляется целесообразным и особенно актуальным специальные исследования, посвященные анализу и прогнозу развития современного политического и военного искусства на Западе, в частности политики «новой публичной дипломатии» и лежащей в её основе стратегии «силового принуждения» («the power to coerce»). Особое значение приобретает анализ развития специальных информационно-психологических средств и социальных сетей, Web 2.0, 3.0 и иных Интернет-технологий, а также всего спектра «нелегального» оружия.

Естественно, что слабое изучение процессов, происходящих в политическом и военном искусстве западной ЛЧЦ вело к тому, что действия России далеко не всегда учитывали эти изменения в своей стратегии. Так, «стратегия силового принуждения» Запада предполагала усиление силового давления на Россию во всех областях, а не только военной или экономической, которые традиционно рассматривались как области формирования основных угроз. На первый план выступили, как уже говорилось, области давления на правящую элиту и ее отдельных личностей, а также на систему национальных ценностей, т.е. не на прикладные, а на базовые области, формирующие систему национальной безопасности.

Этот же «поворот» предполагал, что главным объектом политики становится человеческий потенциал (во всех его измерениях — от демографического до самоидентификации), что, в свою очередь, еще больше интегрирует стратегию обеспечения безопасности и стратегию развития нации.

Представляется в этой связи остро необходимым изучение механизмов более тесной взаимосвязи между двумя блоками Стратегии национальной безопасности РФ — «блоком безопасности» (доктринами, концепциями и стратегиями обеспечения безопасности) — и «блоком развития» (концепции социально-экономического, инновационного, регионального и т.д. развития), между которыми часто существует только формальная взаимосвязь. В настоящее время эта взаимосвязь существует формально, только в нормативных документах.

Кроме того, в условиях финансово-бюджетных ограничений необходим поиск таких исключительно эффективных решений, которые одновременно позитивно сказываются как на социально–экономическом и технологическом развитии, так и на обеспечении безопасности страны. Это вполне возможно и не раз удавалось в прошлом (например, создание квантовых генераторов, космические исследования и пр.), но должно стать обязательной нормой при долгосрочном планировании выделения финансовых средств. Такие решения очевидны, например, в области развития качества человеческого потенциала вообще и ВС, в частности.

Большое значение имеет изучение и использование опыта изменения структуры военной организации на Западе и, прежде всего, в США, которая в настоящее время координирует и объединяет не только государственные институты, но и негосударственные акторов — общественные и коммерческие институты и организации, — т.е. имеет общенациональный характер. Думается, что есть все основания для того, чтобы в полной мере учесть и использовать этот опыт (который был применим в СССР в качестве механизма общенационального управления, например, при учреждении ГКО в Великой Отечественной войне).

Важное значение в начале XXI века приобретает исследование коалиционной стратегии Запада, которая выразилась в формировании по сути дела военно-политической коалиции во главе с США (на базе общих интересов, ценностей и идеологических предпочтений западной ЛЧЦ). Её развитие, судя по документам и действиям на Западе, имеет в настоящее  время наиболее приоритетное значение, даже с учетом изоляционизма Д. Трампа. Особенную значимость этому явлению придает тот факт, что силовое противоборство России с западной коалицией происходит в условиях достаточно жесткого финансово-бюджетного дефицита, когда необходимо учитывать несопоставимость материальных ресурсов и возможностей противоборствующих сторон.

Наконец, представляется актуальным и эффективным изучение зарубежного опыта привлечения к работе над вопросами национальной безопасности не только представителей государственных институтов, но и бизнес структур, а также формальных и неформальных групп исследователей, использование в этих целях всего творческого и интеллектуального потенциала нации. Так, за рубежом нередко наиболее интересные и эффективные решения появляются в результате работ, сделанных негосударственными коллективами и отдельными авторами по специальным заказам ( либо за объявленную премию, либо из-за других мотивов).

Такой подход позволил бы не только ускорить, но и увеличить спектр эффективных решений, особенно нетрадиционных. В настоящее время наиболее эффективное решения могут быть найдены неформальными коллективами и даже творческими одиночками. Этот подход отражает все усиливающуюся тенденцию превращения значительной части общества, прежде всего творческого класса, в «самозанятую» категорию.

Это, прежде всего, относится к сфере интеллектуального (программисты, IT-специалисты и др.) и творческого труда.

И последнее. Изучение зарубежного опыта сбора, анализа, обработки информации и сделанных на их основе прогнозах и планировании показывает, что не только для его анализа, но и использования необходима самостоятельная и высокоэффективная информационно-аналитическая структура, работающая в интересах безопасности нации (Совета Безопасности РФ), а не только отдельных министерств и ведомств. Нередко такие информационно-аналитические подразделения министерств, ведомств и служб имеют узко ведомственный характер и не всегда отличаются высоким качеством исследований, а, главное, не спешат делиться информацией и сотрудничать с другими.

У Совета Безопасности РФ в этих условиях явно недостаточно возможностей, которые основаны на праве координировать деятельность аналогичных государственных структур, а не способности вести самостоятельный анализ. Это означает, что в целом ряде ключевых общенациональных областей СБ РФ будет полагаться на качество и результаты ведомственных разработок, а не на собственные оценки, что неизбежно предполагает создание собственной информационно-аналитической службы СБ РФ, имеющей общенациональный и системный характер.

Выбор в тот или иной конкретный исторический период и в конкретных исторических, политических, экономических и иных условиях наиболее эффективных средств политики, как известно, — прямая обязанность и ответственность тех, кто принимают политические решения, т.е. политических и государственных деятелей, финансовых и культурных лидеров, объединенных в правящую элиту страны. Этот выбор изначально обусловлен самыми разными условиями и обстоятельствами, — существующими и потенциальными национальными возможностями, качеством национального человеческого капитала и его институтов, возможностями экономики и уровнем развития технологической базы и т.д., — но, прежде всего, интересами и потребностями той или иной части правящей элиты, их субъективным подходам к этим интересам. Поэтому ни в коем случае нельзя воспринимать политику — ее цели и стратегию, а тем более тактику — как простую экстраполяцию объективных интересов. В реальности субъективный процесс осознания, формулирования и реализации объективных интересов крайне сложен и противоречив, а нередко и нелогичен. Иными словами, хотя изначально в основе любой политики (в т.ч. политики «новой публичной дипломатии»), находятся интересы (потребности) той или иной доминирующей части правящей элиты, общества и нации, их практическая реализация превращается в сложный процесс, когда эти интересы[10]:

— во-первых, отнюдь не всегда и во всем совпадают с представлениями всех представителей правящей элиты и нации (пример расхождений Д. Трампа и Х. Клинтон, представляющих разные элиты, это еще раз показал);

— во-вторых, эти интересы «выстроены» в строгой приоритетности в зависимости от представлений той или иной части правящей элиты в некой стратегии реализации политики;

— в-третьих, эти интересы понимаются нередко очень по-разному и ­формулируются в разных (порой очень противоречивых) представлениях о целях и задачах политики даже в рамках одной части правящей элиты;

— в-четвертых, эти интересы находятся под влиянием разных внешних условий, вызовов и обстоятельств. Так, например, интересам безопасности могут угрожать одни факторы, которые не являются угрозой экономическим интересам;

— в-пятых, интересы неизбежно находятся под влиянием наличия реальных и потенциальных ресурсов у нации и правящей элиты, наличие энергетических ресурсов, например, может диктовать потребность в рынке сбыта;

— наконец, в-шестых, интересы могут определяться качеством политической и военной науки и искусства, умением адекватно воспринимать реалии и эффективно формулировать и достигать поставленных целей.

Нередко те или иные группы правящей элиты совершенно по-разному воспринимают как мировые реалии, так и способы достижения поставленных целей. В качестве примера можно привести соцопрос членов Совета по российско-американским отношениям, в ответах на который была высказана следующая точка зрения в середине 2016 года:

Таблица 1.

Таким образом, как минимум, три (почти одинаковые по количеству) группы экспертов высказали прямо противоположные точки зрения на одну и ту же проблему. Это случается нередко особенно в переходные периоды. Это свидетельствует о том, что субъективные и даже иррациональные факторы в формировании политики играют в XXI веке не менее, а, может быть, даже более важную роль, требующую тщательного изучения.

Соответственно для того, чтобы в России разработать эффективную стратегию противоборства политике «новой публичной дипломатии» требуется, как минимум, иметь ясное и достаточно консолидированное представление у российской элиты о ее характере и особенностях.

Кроме того, собственно концепция безопасности России и разрабатываемые ею средства и методы обеспечения, сами находятся под влиянием множества групп факторов, большинство из которых являются переменными величинами: состояние экономики, природные явления, климат и т.п. Очень сильное влияние субъективных, а нередко и иррациональных представлений самой правящей элиты. Эта элита отнюдь не является однородной и не разделяет в одинаковой степени основные ценности и интересы нации и государства. Борьба внутри нее иногда носит драматический характер и, уж, точно отражается на политическом курсе страны. Достаточно вспомнить внешнюю политику Литвинова и Молотова.

В целях некоторой формализации представлений о влиянии этих групп основных факторов целесообразно вновь использовать модель, предлагавшуюся в свое время профессором МГИМО МИД СССР М. Хрусталевым, которая лежит в основе предлагаемой концепции системы обеспечения безопасности России в XXI веке.

Рис. 2. Логическая модель концепции противодействия политике «новой публичной дипломатии» западной ЛЧЦ

 

Как видно из рисунка, внешние условия (факторы «Б») влияют не только на традиционные области (группу факторов «В» и «Д» — стратегию оппонента), но и на новые объекты, на которые прежде это влияние было либо минимальным, либо вообще отсутствовало — «интересы» («потребности») и систему ценностей (группу факторов «А») и национальную элиту и общество (группу факторов «Д»). Действительно, в ходе Второй мировой войны Германия, Япония и Италия не боролись непосредственно ни с системами ценностей, ни с ­правящими элитами антигитлеровской коалиции. Они воевали с государствами, стремясь нанести им военное и политическое поражение. То же самое фактически было и в другие периоды человеческой истории, даже в тех случаях, когда шли религиозные войны.

В XXI веке ситуация радикально изменилась: основным объектом стали не государства, а нации, прежде всего их системы ценностей и правящие элиты. Традиционные войны и конфликты уступили место самым жестоким формам силового воздействия, не допускающим компромиссов. Соответственно и стратегия противодействия должна ориентироваться не только на противодействие традиционным угрозам и стратегии, но и нетрадиционным. Внешние факторы влияния на политику стали значительно, радикально сильнее потому, что они стали оказывать непосредственное влияние уже не только на саму политику, но и на базовые ценности и правящие элиты. Не случайно в политике «новой публичной дипломатии» главную роль стали играть насаждение норм, правил и даже традиций («права человека») и открытые угрозы и действия в адрес представителей правящей элиты.

Эффективная концепция системной безопасности России предполагает, что изначально должно быть максимально, точно, т.е. адекватно оценено влияние внешних условий, опасностей и угроз (группа факторов «Б») при проведении политики Запада на:

— систему национальных интересов и ценностей России (группу факторов «А»);

— правящую элиту России (группу факторов «Д»);

— наконец, традиционные политические цели и задачи, сформулированные элитой перед нацией группа факторов «В»).

Этим, однако, отнюдь не исчерпывается проблема оценки и анализа системы безопасности России, которая требует не только современного анализа перечисленных выше факторов, но и прогноза на будущее, как минимум, в краткосрочной, среднесрочной и долгосрочной (стратегической) перспективе. Иными словами, этот прогноз должен быть сделан для развития всех трех групп факторов — «А»; «Д»; «В» на указанные временные отрезки.

Таблица 2.

Иными словами в основе эффективной стратегии противодействия политике «новой публичной дипломатии» должен находиться анализ и прогноз не только внешних опасностей и угроз (что традиционно делается сегодня), но и анализ, и прогноз угроз:

— национальной системе ценностей и всей локальной человеческой цивилизации (что фактически отсутствует в современной Стратегии и тем более Военной доктрине);

— правящей элите и ее отдельным представителям (что очень ограниченно присутствует в военном аспекте.

Для эффективного противодействия негативному внешнему влиянию внешних групп факторов требуется, кроме того, точная оценка собственных ресурсов и возможностей (группы факторов «Г») и эффективность традиционной избранной стратегии — вектор «Д»–«В» и «Д»–«Г»), который обозначен как вектор «Д+».

Эта область предполагает не только учет существующих и будущих ресурсов и возможностей, но и их максимально эффективное использование. Впрочем — это традиционная задача.

Естественно, что (в самом общем виде) для обеспечения максимально эффективной стратегии национальной безопасности необходимо[11]:

— тщательно проанализировать объективное состояние и перспективы развития этих факторов и тенденций. Так, крайне важно понимать какие средства, когда и как будут использованы против правящей элиты;

— попытаться сделать стратегический прогноз развития этих факторов на долгосрочную перспективу, который может стать основой для стратегического планирования. В частности, требуется предусмотреть последствия внешнего влияния на образование, науку, духовную область;

— рассмотреть адекватность представлений о всех группах этих факторов у правящей элиты, т.е. влияние субъективных, иррациональны и др. обстоятельств на поведение и политику правящей элиты, неадекватность которой (по разным причинам) должна стать главной целью внешнего влияния. Таким образом, в XXI веке появились новые формы, способы и объекты внешнего влияния, которые в корне изменили стратегии противоборства, превратив их в системные стратегии, использующие одновременно против разных объектов самые разные средства и способы внешнего воздействия;

— наконец, рассмотреть основные стратегии вероятных противников. В нашем случае это западная ЛЧЦ и ее политика «новой публичной дипломатии».

Автор: А.И. Подберезкин

>>Полностью ознакомиться с монографией  "Политика стратегического сдерживания России в ХХI веке"<<


[1] Осипов Ю.М., Юдина Т.Н., Гелисханов И.З. Цифровая платформа как институт технологического прорыва // Экономические стратегии, 2018. – С. 22.

[2] См. подробнее: Подберёзкин А.И. Повышение эффективности стратегического сдерживания — основное направление политики безопасности России. Часть 1 // Обозреватель-Observer, 2018. — № 5. — С. 19–35.

[3] Хен Ким Чин. Наступит ли Pax Asiatica? / Эл. ресурс: «Валдайский клуб», 27/2018

[4] Там же

[5] См., например: Федоров К. Наша авиация: западные измышления в действии, 2017. 6 января / http://mail.google.com/mail

[6] Публичная (официальная) дипломатия — зд. совокупность средств и действий, совершаемых официальными органами, в интересах внешней политики государства.

[7] «Новая публичная дипломатия» — зд. совокупность всего спектра всех средств, форм и методов, совершаемых официальными и неофициальными органами государства и ЛЧЦ, для достижения решительных внешнеполитических целей посредством формирования решающего влияния на правящие круги и общественность зарубежных стран.

[8] Подберезкин А.И. Вероятный сценарий развития международной обстановки после 2021 года. — М.: МГИМО-Университет, 2015. — 325 с.

[9] Подберезкин А.И. Стратегия национальной безопасности России в XXI веке. — М.: МГИМО-Университет, 2016. — С. 57–81.

[10] См. подробнее: Подберезкин А.И., Соколенко В.Г., Цырендоржиев С.Р. Современная международная обстановка: цивилизации, идеологии, элиты. — М.: МГИМО-Университет, 2014. — 464 с.

[11] Проект долгосрочной стратегии национальной безопасности России с  методологическими и методическими комментариями: аналит. доклад / [А.И. Подберезкин (рук. авт. кол.) и др.]. — М.: МГИМО-Университет, 2016. Июль. — 86 с.

 

13.01.2021
  • Аналитика
  • Военно-политическая
  • Органы управления
  • Россия
  • XXI век