Опираясь на глубокое знание и понимание истории, а не на экстраполяцию в будущее, в угрозу политическим настроениям… Свечин оказался в целом прав в оценке характера будущей войны[1]

А. Кокошин, академик РАН

Любой прогноз на долгосрочную, стратегическую, перспективу 10 и более лет имеет исключительно важное значение для государств, акторов и других субъектов международной и военно-политической обстановки будущего. От него, в конечном счете, зависит стратегия развития государств в эти годы, политические, экономические и иные шаги, формирующие ту или иную тенденцию развития. А. Свечин, предсказавший будущий затяжной глобальный характер войны, не соответствовавший доминировавшим в то время в СССР представлениям о «пролетарской мировой революции», во многом предопределил характер подготовки к этой войне СССР в 30-ые годы.

Известные трудности долгосрочного прогноза в настоящее время усугубляются особенностями «переходного периода», переживаемого человеческой цивилизацией с конца прошлого века. «Переходный период» неизбежно ведет к самым радикальным изменениям в социальной и политической областях, включая, естественно, отношения между субъектами и акторами, формирующими международную и военно-политическую обстановки. Формируется не только новая международная реальность, но и качественно новые парадигмы политического, военного, общественного и экономического развития. Иными словами, смена технологического и экономического укладов неизбежно ведет к политическим, социальным и военным качественным переменам и трансформациям в отдельных областях человеческой жизнедеятельности.

Причем, во-первых, совершенно не обязательно этот процесс перехода от одной формации и системы МО завершится заведомо успешно: в ХVI–ХVIII вв. в ряде стран он закончился положительно, но до этого — в начале тысячелетия, — в Римской империи, он отнюдь таковым не оказался, чему справедливо соответствуют разные уровни качества управления и разные качества правящих элит (у которых, кстати, и судьба тоже оказалась разная). Другими словами, от качества правящих элит и эффективности управления, видимо, зависит сама возможность перехода цивилизаций из одного состояния в другое. Естественно, что как первое, так и второе прямо относятся к эффективности стратегии национальной безопасности того или иного субъекта МО вообще и России в частности.

Во-вторых, такой переход неизбежно связан с радикальными изменениями и трансформациями в существовавшей системе международных отношений — экономической, технологической, финансовой и военной. Поэтому он не может быть плавным, безболезненным, бесконфликтным. А раз так, то в условиях повышенной конфликтности и рисков стремительно возрастает роль силовых инструментов, прежде всего, военных, а вероятные сценарии развития отношений приобретают откровенно силовой характер.

Это означает, что правящие элиты государств должны тщательно и очень оперативно анализировать и прогнозировать развитие подобных сценариев и своевременно вносить коррективы в свои стратегии национальной безопасности, внешней политики и военные доктрины, а также доктрины информационной безопасности и стратегии научно-технологического развития. Примечательно, что о последнем, в самом важном в условиях переходного периода документе («Стратегии национальной безопасности России», утвержденной 31 декабря 2015 года Президентом РФ) до сих пор почти ничего не говорилось. А зря, ведь именно от успеха его реализации, как увидим ниже, в наибольшей степени будет зависеть национальная безопасность России в условиях переходного периода от одной экономической, технологической и общественно-политической формации к другой, ибо условия такого перехода будут предопределяться научно-технологическими особенностями.

В перспективе периода с 2025 до 2040 года США могут преимущественно развиваться как в рамках традиционных парадигм, сложившихся до 2025 годов, так и под влиянием новых парадигм или парадигмах, которые уже будут существовать к этому времени. При этом, естественно, что в любом случае неизбежно сохранится инерция и определенное влияние прежнего экономического, социально-политического и военного развития, существовавшего до 2025 года, которое, например, очень заметно в военно-технической области. Так, к 2017 году в США была создана эффективная система силового обеспечения политики «новой публичной дипломатии», которая включала в себя, например, такое направление как «цифровая дипломатия

В стратегическом плане Госдепа выделено 8 тематических категорий электронной дипломатии[2]:

1) Управление знаниями (knowledge management): эффективное и оптимальное использование накопленных знаний, в т.ч. с целью защиты национальных интересов государства за рубежом.

2) Публичная дипломатия (public diplomacy): основная функция — поддержание контактов с целевой аудиторией посредством Интернет, с использованием новейших средств коммуникации для передачи важнейших сообщений и воздействия на целевую аудиторию в режиме реального времени.

3) Управление информацией (information management): использование соответствующей информации при принятии политических решений, а также для выработки превентивных мер для предупреждения новых вызовов и угроз.

4) Консульское реагирование (consular communications and response): создание специальных порталов для осуществления коммуникаций с гражданами, находящимися за рубежом, в т.ч. оказание содействия при возникновении кризисных ситуаций.

5) Реагирование при возникновении чрезвычайных ситуаций (disaster response): использование возможностей ИКТ для реагирования в случае возникновения стихийных бедствий или иных чрезвычайных ситуаций.

6) Обеспечение свободы сети Интернет: создание технологий для поддержания открытости сети Интернет.

7) Внешние ресурсы (external resources): использование специальных ИКТ для работы с зарубежными экспертами с целью продвижения своих национальных интересов.

8) Стратегическое планирование (policy planning): создание специальных технологий для обеспечения координации, планирования и эффективного контроля деятельности органов правительства в сфере международной политики.

Идея создания электронной дипломатии возникла в США еще в 2002 г. с учреждения целевой рабочей группы по проблемам электронной дипломатии (в настоящее время — Офис электронной дипломатии).

Сейчас в различных структурах Госдепартамента функционируют 25 узловых отделений электронной дипломатии. Некоторые из них фокусируются исключительно на проблемах, имеющих отношение к электронной дипломатии. Другие были учреждены на традиционных рабочих местах, например, в территориальных подразделениях, с целью облегчения адаптации к меняющимся условиям ведения дипломатии.

Проблема, однако, в том, чтобы точно определить, насколько определяющим будет это влияние в новых условиях[3] в будущем. Причем не только в среднесрочной, но и долгосрочной перспективе (после 2025 года), что во многом будет предопределяться общим состоянием МО и ВПО в мире и военно-политическим развитием США.

Другими словами, нам необходимо рассмотреть сценарии и их варианты военно-политического развития США, которые будут предопределять не только особенности ВВСТ и способов их использования в мире, но и специфику применения других силовых средств политики.

Учитывая, что (при всей гипотетичности развития сценариев) нам необходимы достаточно конкретные направления силовой политики США, я в очередной раз предлагаю несколько сценариев военно-политического развития США после 2025 года. В частности, например, предлагается рассмотреть три возможных сценария развития США после 2025 года:

— основного (инерционного) сценария (и его вариантов) развития США после 2025 года, основанного на сохранении влияния старых парадигм;

— сценария развития, находящегося под влиянием новых парадигм;

— сценарии развития, находящиеся под доминированием новых парадигм.

Каждый сценарий будет рассматривается в виде какого-то наиболее вероятного варианта (вариантов), что позволит попытаться проанализировать их конкретные и субъективные особенности.