Современная стратегия государства должна исходить, как минимум, из понимания сущности и актуальности гибридных угроз, которые создаются и применяются скрытно на разных этапах и концентрируются для неожиданного и быстрого использования. Опыт военно-силового противоборства последних десятилетий свидетельствует, что такая скрытая подготовка в случае удачи обеспечивает политическую победу даже в условиях военно-технологического и количественного равновесия вооружённых сил противостоящих сторон. Типичный пример – СССР, чьи военные возможности были не ниже, а выше западных во второй половине 80-х годов, но который не смог противостоять в итоге гибридным угрозам и гибридной стратегии Запада. Их кумулятивный эффект воздействия на правящую элиту, общество, экономику СССР (при отказе от организованного противодействия со стороны КПСС и Советского государства) был настолько силён, что стал неожиданно эффективен даже для своих организаторов в США и странах Запада[1].

Строго говоря, стратегическая внезапность развала ОВД и СССР предопределила самые плохие варианты решений, принимавшихся советским и российским руководством в 1990-1995 годах, находившемся в шоковом состоянии и не способном к принятию сколько-нибудь системных, а, тем более, долгосрочных решений.

Во многом это поражение с самого начала правления М.С. Горбачёва было обеспечено за счёт отказа в СССР от стратегического политического и экономического планирования, которое было исключительно сильной стороной политики и экономики страны: правящая элита, экономика и общество в СССР во второй половине 80-х годов были полностью дезориентированы, потеряли не только «Руководящую идею» (коммунистические цели), но и сколько-нибудь общепринятую систему национальных ценностей и приоритетов, которые смогли бы заменить прежнюю систему ценностей. Лидерами общественного мнения стали скороспелые политики, журналисты, случайные интеллектуалы и популисты самых разных мастей. Естественно, что в этих условиях создать сколько-нибудь эффективную систему управления, а, тем более, комплексного противоборства было невозможно. Россия стремительно теряла свои позиции не только в мире, но и внутри своего сообщества на постсоветском пространстве. Постепенное возвращение институтов государства к 2021-2022 годам не достигло необходимого уровня эффективности ни в области управления, ни, тем более, эффективного противодействия растущей агрессивности Запада. По сути дела, руководство страны действовало реактивно, реагируя на новые угрозы, лишь иногда (как в случае с присоединением Крыма, а до этого – отражения агрессии Грузии) действуя наступательно.

Этот факт признаётся современными российскими политиками и исследователями. Так, например, бывший заместитель секретаря Совбеза РФ В. П. Назаров писал в 2021 году: «Динамика социально-экономического развития и практика обеспечения национальной безопасности Российской Федерации последних лет показывают, что существующий инструментарий государственного управления, основанный на принципах оперативного реагирования на возникающие угрозы и вызовы, нуждается в серьезной корректировке»[2]. И далее: «Масштабные задачи, определённые Президентом Российской Федерации в Указе Президента Российской Федерации от 7 мая 2018 г. № 204 «О национальных целях и стратегических задачах развития Российской Федерации на период до 2024 года»1 и от 21 июля 2020 г. № 474 «О национальных целях развития Российской Федерации на период до 2030 года», требуют новых системных подходов к вопросам государственного управления, использования современных методов стратегического планирования для достижения качественного прорыва в развитии экономики, инфраструктуры, науки и технологий, в социальной сфере»[3].

В условиях современных реалий ГВ любая эффективная стратегия должна иметь несколько «горизонтов планирования» - от долгосрочных (10-15 и даже 50 лет) до среднесрочных (оперативных) и краткосрочных (тактических). В этом смысле прежняя редакция Стратегии национальной безопасности России[4] не имела не только ясного целеполагания и чётких приоритетов (хотя они там и были перечислены «в куче»), но и сколько-нибудь определённого представления о времени и этапах её реализации. Ситуация была отчасти скорректирована в новой редакции СНБ от 2 июля 2021 года, где этапность была утверждена формально, а акцент прямо был сделан на достижении 9 национальных стратегических приоритетов[5].

Общество, институты государства и бизнес должны быть чётко ориентированы в направлении движения, его темпах, частных решаемых задачах, средствах, методах и приёмах их решения. При этом, важно понимать, что управление происходит не только на государственном, но и общественном, а также бизнес-уровне. Ярким примером было создание СССР в 1941 году Государственного комитета обороны (ГКО) и Ставки ГКО, которые объединили все национальные усилия и институты – государства, общества, личные и частные.

Противодействие ГВ и стратегической внезапности предполагает тщательный прогноз развития ВПО и разработку опережающих средств и методов противодействия. Так как, это происходит, например, в области создания новых систем ВВСТ в некоторых НИИ и КБ, когда сегодня создаются такие системы, которые будут противодействовать системам, поступающим на вооружение через 10 лет у потенциального противника. Так, например, учитывая роль интернета и социальных сетей в современной ГВ, России требовалось еще 20 лет тому назад обратить самое пристальное внимание на развитие программного обеспечения, элементной базы, систем связи и подготовку пользователей, не говоря уже о концептуальной основе обеспечения такого противоборства.

Вместе с тем, этапы реализации любой стратегии важны, но они не должны превращаться в догму, как это было при реализации, например, 5-ти летних планов в СССР, когда политическому и правовому наказанию подвергались исполнители по формальному, порой незначительному, поводу. Как справедливо пишет Л. Фридман, «Продуктивный подход к стратегии требует признания её ограничений. Это относится не только к результатам стратегии, но и сфере её применения. Нельзя забывать о границах. Если стратегия становится всеобъемлющей, она рискует утратить смысл, лишиться всех своих отличительных черт… Стратегия выходит на первый план, когда конфликт становится открытым»[6].

Иначе говоря, одним из ограничений стратегии является этапность её реализации, когда каждый из таких этапов требует переоценки средств и способов достижения целей, с одной стороны, и творческого подхода, отрицающего догму, с другой. Этот подход предполагает, что границы между этапами не могут быть жёсткими, более того, заранее установленными, а изменения заранее заданными. Каждый новый этап стратегии означает не конец противоборства, а переход его на другую, часто более высокую стадию. Специальная военная операция России на Украине продемонстрировала многие моменты, требовавшие пересмотра этапов реализации не только военной, но и государственной стратегии. Так, в течение первых трёх месяцев специальной операции было отчетливо заметно, что её стратегия и тактика менялись, переходя от массированного наступления одновременно по нескольким направлениям к выбору наиболее приоритетных ударов, тщательно подготовленных акций, реализованных с помощью ВТО и артиллерийских систем. В частности, организация процесса уничтожения группировки в Мариуполе (наиболее боеспособной и крупной на Донбассе) отличалась системным и достаточно аккуратным вытеснением боевиков и их изоляцией на производственных площадях металлургических комбинатов с последующим вынуждением к капитуляции, что в итоге привело к минимизации потерь ВС РФ и милиции донецких корпусов.

Одновременно в других областях – экономики, финансах, дипломатии - стратегия России характеризовалась тщательно продуманными ответными действиями, которые порой казались неоправданно задержанными, но в итоге - более эффективными и прагматичными. Параллельно российской власти приходилось работать на нескольких направлениях внутри российского общества, часть элиты которого не поддержала специальную операцию. Так, по оценкам социологической компании «Russian Field», против военной операции большинство работников науки (85%), более половины сотрудников сферы рекламы и СМИ (54%), 40% работников культуры, примерно столько же студентов[7].

Сказанное означает, что стратегия ГВ предполагает очень гибкое использование всех средств и методов силового противоборства, когда не существует (и не может существовать) «неизменных» принципов и этапов реализации. Кстати, этот вывод также подтверждает ход специальной военной операции, когда её цели корректировались в процессе реализации – от «уничтожения («денацификации» и «демилитаризации») противника» до «создания независимых республик на востоке Украины».

       Этот подход предполагает прогноз развития того или иного сценария МО-ВПО и стратегии государства в качестве достаточно длительного процесса, который может быть только очень условно ограничен по целям и этапам. Иными словами, стратегический прогноз и планирование должны находиться постоянно в стадии мониторинга и коррекции, а не выступать в качестве жёстко сформулированных планов на 5-6 или более лет (как это предусматривается сегодня периодом исправления СНБ РФ).

      С практической точки зрения это позволяет говорить о том, что переход на новую стадию стратегического планирования, который требуется России, означает необходимость решения более сложных проблем. Которые сразу решить вряд ли возможно. Причём не столько из-за методологических, сколько из-за политико-идеологических последствий «разгула либерализма» в России в предыдущие годы, которые неизбежно ведут к саботажу правящей элиты идей стратегического планирования.

      Поэтому необходимо ограничиться относительно узкой областью военно-силовой государственной стратегии. Так, стратегия национальной безопасности России представляет собой очень широкую область, которая условно разделена на два больших комплекса взаимосвязанных проблем (призанных в новой редакции СНБ РФ) – социально-экономического развития и безопасности, – каждая из которых, в свою очередь, требует своей стратегии: экономической, социальной, информационной, военной и т. д[8].  Как следствие, например, из Стратегии национальной безопасности России должны вытекать не только прикладная Стратегия социально-экономического развития, но и прикладная Концепция внешней политики, Военная доктрина России, Концепция воздушно-космической обороны и другие стратегии, доктрины и концепции, которых в настоящее время насчитывается более 60. Проблема, однако, в том, что эти концепции должны вытекать из СНБ и быть достаточно конкретными, в том числе, и по этапам и срокам реализации, а СНБ настолько конкретной и прикладной  быть не может. Сохраняется разрыв, который усиливается при фактическом отсутствии механизма практической реализации СНБ. Ценность СНБ, в этом случае, резко снижается, если ни сказать больше, обесценивается вообще.

        Обострение МО-ВПО и осложнение задач обеспечения безопасности России в 2022 году ещё больше отодвинули решение этой задачи, хотя национальная мобилизация и потребности противодействия силовому давлению Запада создают условия для формирования принципиально новой СНБ России, сочетающей задачи обеспечения безопасности и развития[9].

Даже стратегия развития КНР, которая реализуется успешно и по этапам, не является строго говоря стратегическим планом[10].

Так, в новой стратегии КНР современная история КНР может быть разделена на три этапа. Первая фаза, хронологические рамки которой 1949–1976 гг., обозначает период «вставания с колен». 1978–2012 гг. названы временем обогащения и вхождения в международную политику. Период с 2012 г. назван временем, когда Китай должен становиться сильнее, что прямо указывает на желание руководства КНР активнее участвовать в международных отношениях. По мнению Вл. Нежданова, например, «Китай изменил свое представление о «принципиальном противоречии» системы (主要矛盾). Как можно судить из итогов XIX съезда КПК, «принципиальным противоречием» системы в период 2017–2050 гг. становится противоречие между «несбалансированным и неадекватным развитием и постоянно растущими потребностями в улучшении качества и уровня жизни со стороны людей». Интересно, что «принципиальное противоречие» 2017 г., при сравнении с концепцией, существовавшей с 1981 по 2017 гг. (растущие материальные потребности и отсталое общественное производство), не является исключительно проблемой КНР. «Принципиальное противоречие» «новой эры» – глобальный и универсальный продукт, который возможно использовать как для развития КНР, так и предложить для решения проблем мира»[11].

Эта стратегия, в соответствии с которой используется широкий метод, который, строго говоря, является стратегией только в политико-философском, самом общем виде. У этого метода есть и серьёзный недостаток, который заключается в том, что автор может быть настолько связан с формальной логикой концепции, что начнёт «подгонять» под неё факты, события и тенденции. Поэтому важно критически относиться к концепции именно как к формально-логической модели, и не бояться корректировать её детали, отступать в сторону из-за исключений и фактов, выпадающих из общей логики[12].

Более того, конкретная стратегия и ВПО, которая развивается в конкретное время и в конкретном месте, требует обязательной конкретизации и уточнений. Так, в одной из прежних работ в 2014 году А.И. Подберёзкин писал, что «стратегия западной ЛЧЦ (широкой военно-политической коалиции) предполагает[13]:

– во-первых, дестабилизацию СО вокруг субъекта МО;

– во-вторых, создание враждебной ВПО в регионе;

– в-третьих, ликвидацию правящего режима;

– в-четвёртых, публичное уничтожение лидера»[14].

Эта общая схема должна быть максимально конкретизирована и привязана «по месту» и «по времени». Такой алгоритм действует не универсально в наши периоды времени, измеряемые десятилетиями, а конкретно, применительно к ситуациям в отдельных регионах и странах. Его универсализм, вместе с тем, позволяет удержать в поле зрения все политические процессы развития ВПО. Попытаемся проиллюстрировать эту мысль на следующих примерах:

Подчеркнём, что выше указаны только основные этапы, внутри которых и между которыми сформулированы промежуточные этапы развития и, соответственно, политические цели[15].

Так, на 1-ом этапе создаётся максимально неблагоприятная МО, ВПО и СО вокруг субъекта МО и ВПО, когда тот фактически изолируется от внешнего мира, лишается союзников и ресурсов[16]. Очень наглядно это попытались сделать США в последнее десятилетие с Россией, создав максимально возможное политико-дипломатическое напряжение в отношении нашей страны. Ровно то же самое до этого было проделано с Кубой, КНДР и другими странами, а в последний год – с Сирией, Ираном и Венесуэлой.

На 2-м этапе происходит трансформация МО и ВПО во внешние условия, при которых развитие субъекта становится крайне затруднительно (Куба, КНДР, Иран, а теперь и Россия прошли и проходят этот этап). Речь идёт о внешнеэкономическом, финансовом и внешнеторговом давлении и санкциях (ограничениях, арестах активов и т. п.), которые должны дестабилизировать внутриполитическую ситуацию в стране через искусственное создание социально-экономических трудностей.

На 3-м этапе происходит явное и прямое вмешательство во внутриполитические дела страны с целью дестабилизации ситуации в субъекте и ликвидации правящего режима (Иран, Россия, Венесуэла, Сирия и ряд других стран находятся в разных стадиях на этом этапе). Так, например, в июле 2019 года практически одновременно в США и Великобритании были приняты стратегические внешнеполитические концепции по «противодействию влиянию России», которые предназначены для стимулирования развития институтов в России по противодействию политике правительства. Новую программу запустил федеральный орган – Агентство США по международному развитию (USAID), которое объявило о запуске программы под названием «Противодействие пагубному влиянию Кремля» (Countering Malign Kremlin Influence, CMKI). В нём сказано, что программа запускается «в соответствии со стратегией национальной безопасности» и миссией USAID, которая состоит в том, чтобы «помогать правительствам, гражданскому обществу, частным лицам в странах-партнёрах на пути к самодостаточности». В Совбезе России обвинили НАТО в подготовке новых «цветных революций».

В частности, в области «демократии и закона» USAID «создаёт инструменты» для настроенных на реформы лидеров, а также структур гражданского общества, которые ставят своей целью борьбу с коррупцией во власти. Среди других направлений – поддержка независимых СМИ, а также борьба за энергетическую и экономическую независимость[17].

Одновременно происходит усиление информационно-психологического давления на правящую элиту страны. Так, в июле 2019 года стало известно, что Спецслужбы США и Великобритании готовят дезинформацию об окружении президента России Владимира Путина[18]. Фейковая информация также готовится о руководстве Минобороны России. Источник отметил, что планируемая кампания повторяет сценарий публикаций данных о оффшорах в 2015 году, так называемого «Панамагейта». Кампания с целью дискредитации руководства России проводится в рамках активной фазы антироссийской кампании, указал источник. Отмечается, что в качестве платформы для распространения этой информации выбраны подконтрольные американским финансистам, Джорджу Соросу и Уильяму Браудеру, СМИ.

Наконец, на 4-м этапе происходит ликвидация режима и уничтожение (политическое и физическое) лидеров (как это многократно происходило в Чили в 1973 году, Панаме, Никарагуа, Югославии, Афганистане, Ливии и др. странах).

Последний, четвёртый этап означает, в конечном счёте, и достижение основных политических целей. Применительно к России – окончательную потерю суверенитета, контроль над территорией и ресурсами, изменение системы ценностей. Всё то, что невозможно сохранить без сохранения национального и государственного суверенитета.

Развитие событий в последующие годы на Украине и в Сирии подтвердило принципиальную правоту этой модели. Естественно, с важными оговорками: если рассмотреть эту модель с точки зрения конкретных ВПО в Сирии и на Украине, то окажется, что вмешательство России на стороне Асада в Сирии помешало свержению его режима, которое могло уже произойти через два-три месяца (т. е. не допустило перехода к третьей и четвёртой стадиям), а отказ России от вмешательства на Украине привело к падению режима В. Януковича и чуть не привело к его физическому уничтожению. И в первом, и во втором случае публичное (политическое) уничтожение пытались сделать – относительно успешно в отношении В. Януковича, и не вполне успешно – в отношении Х. Асада. Физического уничтожения не произошло потому, что для таких действий были созданы достаточно эффективные препятствия, прежде всего, в виде вмешательства России.

Модель в целом оказалась дееспособной, а учёт внешнего фактора – политики России в Сирии и на Украине – должен был бы привести к конкретизации этой абстрактной модели применительно к конкретным ситуациям.