Развитие экстремистских групп и анархии в Сирии и хаоса в Ираке остается локально-региональным феноменом, который сопровождается массовым наплывом
иностранных наемников из арабских стран[1]

Доклад Soufan, декабрь 2015 г.

Дипломатия вовлечения (engagement), которая предполагает создание условий для продвижения политической культуры … создания неправительственных организаций посредством социальных сетей, является основным инструментом реализации этой дипломатии[2]

В своей концепции экстремизма и терроризма автор, основываясь на личном анализе и опыте, убежден, что сколько-нибудь значимые явления в области организованного экстремизма и терроризма являются:

– следствием работы специальных служб крупных государств, деятельность которых обеспечивается соответствующим политическим решением и укладывается в политическую стратегию того или иного государства;

– тесно связаны с политической стратегией того или иного государства как набор средств, как правило, дополнительных, направленных на частные (конкретные) политические задачи;

– являются продолжением логики использования тех или иных средств публичной дипломатии (дипломатических, идеологических, медийных и пр.);

– продолжением той или иной идеологической доктрины, способной мобилизовать значительные силы из многих стран. Так, в 2012–2016 годы в Сирии участвовало более 30 тыс иностранных граждан из более, чем 100 стран мира.

Это следует иметь ввиду потому, что современное военно-политическое противоборство предполагает расширение спектра сил и средств экстремистского и террористического характера в политике по отношению к другим государствам, превращение таких средств и методов в своего рода новый вид вооруженных сил, выступающих в авангарде так называемых «proxy войн». Сказанное означает, что:

– во-первых, экстремизм и терроризм не только расширяет спектр силовых средств политического противоборства, но и фактически легализует их в качестве специальных операций вооруженных сил государств или руководимых ими международных акторов;

– во-вторых, борьба с «мировым терроризмом и экстремизмом», объявленных в качестве важнейших угроз безопасности в начале столетия, сознательно вводит в заблуждение общественное мнение, так как является борьбой государств только с враждебными им террористическими группировками. Такая «борьба» предполагает одновременно как поддержку, так и создание собственных террористических и экстремистских группировок (которые, как правило, позже выходят из-под контроля);

– в-третьих, экстремизм и терроризм легализуются в качестве средств публичной дипломатии в прямом противоречии с нормами международного права. «Хорошие» террористы (талибы, ваххабиты, прочие «борцы за свободу»), как, например, чеченские бандформирования, сознательно поддерживаются зарубежными государствами;

– в-четвертых, основной акцент государств делается на создании подконтрольных экстремистских НКО и СМИ, способных обеспечить ведение войны в режиме «proxy war».

Этот вывод может показаться странным, когда говорят о «цивилизованных странах» и «демократических ценностях», но он является практически верным, если обратиться к политической истории и практике Запада последних десятилетий – от Албании до ИГИЛ. Существуют самые тесные взаимосвязи и причины между изначальным возникновением экстремистских и террористических организаций при прямой поддержке и покровительстве спецслужб, и их развитию и «продвижению» в мире, что хорошо видно на примере ИГИЛ. По мнению некоторых исследователей, эта эволюция может выглядеть следующим образом.

Выступая в Нальчике на заседании Национально-антитеррористического комитета (НАК), директор ФСБ Александр Бортников обнародовал цифры, которые должны настораживать граждан всех стран СНГ. За последние 10 лет, то есть со времени устроенного кровопролития террористами в Нальчике, только в России было нейтрализовано более 2 тыс. бандитов, но около 1,5 тыс. все еще гуляют, находясь в розыске. Проверяются по подозрению к причастности в терроризме еще более 4 тыс. человек. И все это, повторюсь, данные только за последние 10 лет.

Если же вести такой подсчет с начала глобальной войны с международным терроризмом, объявленной Вашингтоном после 11 сентября 2001 года, то приведенные данные могли бы многократно возрасти. Такую глобальную войну можно характеризовать как войну террора-антитеррора, поскольку в ней каждая из сторон обычно обвиняет друг друга в терроризме.

У военных историков принято вести отсчет разных поколений войн по мере используемого в них разных видов оружия и вооружения: от холодного, огнестрельного и быстрострельного, химического и до современного – ракетно-ядерного оружия. В современных условиях террористами могут использоваться все их виды, кроме последнего поколения. Нельзя, впрочем, исключать, что в скором времени террористы могут овладеть и оружием массового поражения (ОМП). Пока же они довольствуются таким оружием массового устрашения, как террор во всех его проявлениях. В условиях ведения так называемых гибридных войн при запутанности причин и целей многих конфликтов и кризисов на Ближнем Востоке «Исламский халифат» при всей его вандалистской сущности оказывается очень востребованным для решения своих как тактических задач»[3].

В этой связи целесообразно рассмотреть структуру понятия «экстремизм», которое на практике выражается в крайних мерах и взглядах в следующих проявлениях[4]:

Из приведенного рисунка видно, что экстремизм – как идеология и политическая практика – представляет собой не только взгляды, идеи и концепции, но и набор конкретных средств и методов из использования, которые являются частью общего арсенала средств и методов публичной дипломатии. Вопрос заключается не столько в том, какие это средства, сколько в готовности их использования. Если среди средств публичной дипломатии того или иного государства изначально предполагается создание и применение таких средств, т.е. к их использованию изначально готовятся, то это означает, что спектр средств публичной дипломатии этого государства предполагает возможность (или даже изначально планирует ее) их применения.

Из этой структуры также видно, что современная политика западной ЛЧЦ и прежде всего США это – политика, основанная на использования экстремизма как с точки зрения политико-идеологической (идей и концепций), так и с точки зрения политической практики. Примечательно, что формальное обоснование такой политики существует в публичных и официальных документах[5]. Более того, в США затрачиваются огромные средства на исследования феномена терроризма с точки зрения его использования, а не только противодействия этому явлению. Так, например, в недавнем аналитическом докладе РЭНД терроризм рассматривался как вполне естественное явление современной политической жизни, а его последствия непосредственно связывались и ставились в зависимость от информации.

[6]

Очень важно отметить в этой связи два обстоятельства: во-первых, российский опыт борьбы с экстремизмом и терроризмом ориентирован прежде всего на законодательную область и развитие соответствующих правоохранительных структур; во-вторых, пока что минимальные усилия наблюдаются в политико-идеологической области противодействия экстремизму и терроризму, хотя в конечном счете эти средства входят в арсенал именно политических средств. Так, например, компанией по публикации информации о летчиках ВКО РФ, участвующих в операции в Сирии, руководит бывший гражданин Украины, называющий себя М. Кузнецов, который является штатным сотрудником 11-ой разведэскадрильи ВВС США. Как отмечают эксперты, «Создан он был около 9 лет назад в Соединённых Штатах. Представители этой организации занимаются мониторингом, учётом и распространением информации, касающейся как боевых, так и небоевых операций. Основное направление деятельности связано с обеспечением специализированной разведподдержки ССО. За годы существования 11-я разведэскадрилья стала самым быстро растущим структурным подразделением военно-воздушных сил США. Командование подразделением располагается в штате Флорида (США) и имеет прямые связи с Национальным агентством геопространственной разведки США (Спрингфилд, штат Вирджиния), в свою очередь наряду с ЦРУ, АНБ и ФБР входящее в так называемое разведывательное сообщество Соединённых Штатов Америки.

В качестве одной из заявленных целей 11-й разведэскадрилья, нарочно не придумаешь, значится «борьба с международным терроризмом»...

То есть получается, что лицо, открыто именующее себя офицером американского разведкорпуса, как бы противодействующего терроризму, является одним из тех «украинцев», распространяющих данные о российских лётчиках, наносящих эффективные удары по телу террористического спрута в Сирии. В свою очередь это означает, что за реализацией самой идеи публикации персональных данных военнослужащих ВКС РФ, стоит не столько сама свидомая аудитория украинского розлива, сколько американская разведка»[7].

Кроме того, тот же г-н Кузнецов вполне мог «насвистеть» (для веса своих публикаций в соцсети) о своём офицерстве в американской разведке. На самом деле, никакого притягивания информации «за уши» нет, ведь достаточно вспомнить тот факт, что экс-глава Службы безопасности Украины приснопамятный г-н Наливайченко не особенно пытался скрывать наличие американского гражданства. Мало того, из достоверных источников ещё со времён революции, прости господи, «достоинства» на Украине, стало известно, что в здании СБУ есть целый набор кабинетов, работу в которых ведут кадровые сотрудники Центрального разведывательного управления США, и доступ в которые (кабинеты) для рядовых сотрудников СБУ попросту закрыт.

С другой стороны, в фейсбучных друзьях у г-на из 11-й, как он сам пишет, разведэскадрильи США, можно найти такого человека как Марк Кротов (он же Марк Крутов) – выпускника Российского государственного гуманитарного университета, ныне являющегося штатным сотрудником московского корпункта «Радио Свобода». Этот тот самый Крутов-Кротов (почему-то сразу вспоминается известный советский фильм «Противостояние»), который очень любит публиковать на своей страничке в Фейсбук и на страницах сайта «Радио Свобода» материалы о «вторжении российских войск» – не важно куда – ключевое слово для радиосвободовца – «вторжение». Этот же Крутов-Кротов активно ссылается на упомянутый выше Inform Napalm, в котором в поте лица трудится опять-таки упомянутый выше г-н Кузнецов.

Из материала МВД Украины о наборе сотрудников нового подразделения, которое, как сообщается, будет вести активную деятельности в Сети:

Требования к спецагенту:

Стремление к качественным изменениям в сфере борьбы с киберпреступностью.

Гражданство Украины.

Возраст от 21 года.

Отсутствие судимости.

Высшее образование (желательно техническое).

Свободное владение украинским, английским и русским языками.

Знание китайского языка будет преимуществом.

Навыки использования психологии и социальной инженерии.

Понимание принципов сетевой безопасности.

Опыт в перехвате и анализе сетевого трафика.

Опыт программирования на языках высокого и низкого уровня.

Опыт реверс-инжиниринга вредоносного программного обеспечения.

Знание архитектуры наиболее распространенных операционных систем.

Опыт компьютерно-технических исследований.

Умение принимать решения и действовать в условиях ограниченного времени.

Из перечня обязанностей:

Противодействие распространению информации террористического характера в украинском сегменте сети Интернет;

Обмен информацией с иностранными партнёрами с помощью Национального контактного пункта.

Тот же г-н Бурко через Фейсбук публикует персональные данные и о российских лётчиках авиационной группы, выполняющей задачи в Сирии. По понятным причинам ссылка на страницу Бурко не предоставляется.

Это означает, что экстремизм и терроризм поддерживается политическим руководством США и его разведсообществом. Но это же означает, что современное противодействие в России экстремизму и терроризму относилось не к компетенции высшего политического руководство и политико-идеологической области, а к компетенции и сферам деятельности законодателей, правоохранительных органов, социальных работников и т.д.

Из всего вышесказанного следуют следующие выводы:

1. Противодействие идеологии терроризма и экстремизма предполагает, прежде всего политико-идеологическое противодействие, как минимум, наличие другой активной политической идеологии, которая будет еще более привлекательной и эффективной, чем идеология терроризма и экстремизма. Соответственно, если у Вас нет такой идеологии, то у Вас и нет такого инструмента противодействия. В конце октября 2015 года на совещаниях различного уровня и в разном составе, пожалуй, впервые руководство России, Совета безопасности РФ и ФСБ озвучило (причем неоднократно) эту мысль публично.

К сожалению, следует признать, что это несколько запоздало: запрет на государственную идеологию, существующий в Конституции РФ, рассматривается нередко как отказ вообще от идеологии. Эта трактовка активно поддерживается либеральными кругами, сохранившими свое влияние во власти.

2. В этой связи необходимо вернуться к тому, что мы называем и что понимаем под термином «идеология». Идеология – это система взглядов, способ понятийного мышления, когда то или иное явление рассматривается в его сути, взаимосвязи с другими, прогнозируется и оценивается в своих последствиях. Идеология – это также и наиболее эффективная система управления, в том числе, способная противодействовать противнику.

3. Идеология экстремизма и терроризма составляет их суть, основу, без которой эти явления не могут носить полноценный и массовый политический, а значит и опасный характер. Соответственно и бороться надо прежде всего с идеологией экстремизма и терроризма при помощи другой идеологии. Причем носители такой идеологии как правило, не только находятся под контролем соответствующих спецслужб, но и создаются, и поддерживаются ими (как это существует на Украине и в Сирии).

Анализ современной международной и военно-политической обстановки (МО и ВПО) показывает тесную взаимосвязь методов публичной дипломатии и экстремизма. Более того, еще раз подчеркивает, что вторые являются частью всего инструментария первого. Этот анализ проявляется в следующих тенденциях:

1. Изменении соотношения сил между локальными человеческими цивилизациями (ЛЧЦ) и центрами силы в мире, прежде всего, между западной ЛЧЦ, китайской, российской и индийской.

2. Стремлении силой в том числе с помощью военной силы, сохранить контроль над финансово-экономическими и военно-политическими системами со стороны западной ЛЧЦ.

3. Военная сила – вновь становится востребована Западом, что означает возвращение военной силы в политику, включая прежде всего специальные ее формы.

4. Международные правовые и политические институты стремительно уступают место военной силе под давлением осознанной политики Запада, превращаясь в устаревшие, неэффективные, а, значит, требующие либо ликвидации, либо глубокой реорганизации, естественно, в интересах Запада. Это означает, что под угрозу поставлена вся оставшаяся от XX века  система международной безопасности, которой грозит «модернизация» и превращение в удобную Западу международно-правовую систему.

5. Усилении значения невоенных инструментов насилия: искажение объективных реалий, создание новой «виртуальной реальности», использовании СМИ, сетевых средств, в качестве инструментов силы.

Авторитетные эксперты признают, что в США набор рекрутов производился через социальные сети, в особенности в самом начале. Потенциальные рекруты связывались через социальные сети с симпатантами ИГИЛ.

[8]

Эти же эксперты делают вывод о том, что через социальные сети будет меняться (управляться) характер террористических действий, которые будут переориентированы на страны проживания, изменения в целях и характере террора.